Жестокое убийство разочарованного англичанина

Шон добежал до дальнего конца студии и увидел крутую, похожую на приставную, железную лестницу, ведущую вниз, в никуда. Ловко, как обезьяна, он помчался по ней, перескакивая через пять ступенек, обжигая руки о перила; картонная папка едва не выпала у него из кармана, куда он ее затолкал, предварительно кое-как сложив. Двое из преследователей, добежав до лестницы, уже спускались по ней. Вот он на середине. Вот уже почти внизу. Под его ногами – мягкий пол, рядом – огромный полотняный экран, а вокруг всей студии – драпировки почти до верха железной лестницы. Шон обнаружил в них щель и очутился в узком душном пространстве между драпировками и стеной; под ногами какие-то кабели; от соприкосновения с его плечом драпировки так и ходили ходуном. Сзади послышались голоса. Его обступили огромные предметы – декорации, накрытые сверху простынями макеты: пожарная машина, витрина и вход в магазин, телефонная будка, кресла, стена дома, уличный фонарь, разбитый автомобиль, двуспальная кровать.

Шон побежал, голоса не удалялись, хотя топота на мягком полу почти не было слышно. Кто-то сшиб уличный фонарь, и тот упал с мягким стуком: он был сделан из базальта и пенопласта.

– Вот он, сволочь! Джордж! Билл!

Из-за дерева вышел человек в переднике, в одной руке ветка, в другой молоток, рот полон гвоздей:

– Чо! Чо?

Он увидел бегущего Шона, его глаза расширились, рот открылся – гвозди посыпались на пол.

– Держи его! Держи!

Человек поднял молоток – скорее для самообороны, чем для нападения – и бросился прочь еще прежде, чем Шон приблизился к нему. Но ветка попала Шону под ноги, он споткнулся, упал плашмя, врезался в декорации, почувствовал, как они закачались и рухнули. Он лежал на полу разгромленной кухни, тут еще упал шкаф, посыпались тарелки, чашки, блюдца, горшки, сковородки. Шон встал на колени – весь пол вокруг был усеян вывалившимися из папки бумагами: папка выскользнула у него из кармана, когда он грохнулся наземь. Он увидел уголок папки – оранжевый треугольник, – торчавший из-под шкафа, потянулся за ним, понял, что это просто обложка, сгреб бумаги – сколько влезло в руку. Один из преследователей пробежал по другую сторону груды декораций, налетел на что-то, упал.

– Куда он скрылся?

– Туда.

– Да где же ты?

Хруст шагов по битому стеклу, закачалась одна из стен комнаты, упала Шону на спину. Он не шелохнулся, продолжал стоять на коленях, прячась в своей темной пещере. Всего в каком-нибудь ярде от него раздались шаги, прозвучало ругательство, другой голос закричал издалека:

– Бог ты мой, да что же тут творится! Ты что, придурок этакий, не знаешь, что такое красная лампочка?

Удаляющиеся голоса, объяснения. Шон выжидал. Голоса снова приблизились. Их стало больше. На карачках он обогнул шкаф, протиснулся между грошовым велосипедом и секретером – до того похожим на старый секретер майора, стоявший на работе, что Шон даже вздрогнул, – прополз мимо еще какой-то мебели, мимо кучи камней из пористой резины. Попытался опереться на один из них – рука провалилась во что-то мягкое, упругое, липкое. Потом наткнулся на диван, за ним стояли ширмы – Шона залило ярким слепящим светом.

Он попал в другую студию, где уже расставили стулья для участников дискуссии, камеры на операторских тележках наезжали на женщину со змеей, платинового блондина, державшего на коленях детеныша леопарда на серебряной цепочке, еще одного мужчину с соколом в колпачке, сидевшим у него на руке. Четвертый в этой группе спрашивал:

– Джимми, как Тото выглядит сверху? Отсюда – жутковато.

Шон приостановился было и пошел дальше. Кто-то в наушниках повернулся, увидел его, казалось, не поверил своим глазам, поднял руку с бумагами, швырнул их на пол.

– Рехнуться можно! Теперь они, черт бы их побрал, уже шляются по студии. Ты понимаешь, сучья обезьяна, что сорок секунд осталось до записи? Ты хоть бы на это посмотрел! – Он дрожащей рукой показал на горевшую красным светом табличку «запись», схватил Шона за рукав: – Убирайся отсюда, пока я тебя не прибил! – И пихнул его к щели в большой полотняной занавеси в дальнем конце студии. – Ладно, Джимми, двадцать пять секунд, сукины дети эти любопытные, о господи, двадцать секунд, Пол…

Шон протиснулся в щель, увидел в темноте очертания тяжелой двери, дверную ручку. За его спиной раздался топот бегущих ног, крики, человек в наушниках заверещал:

– С ума, что ли, все посходили?! Десять секунд до записи… Джимми, ради бога, сделай что-нибудь!