Я хочу, чтобы она вот так же отшлифовала меня, и только меня. Я хочу, чтобы только мои руки касались ее нежной бледной кожи. Я хочу, чтобы ее волосы падали на мое лицо, мои руки, мой член, пока она заглатывает меня, пока она скачет на мне, пока она выкрикивает мое имя в наслаждении.
Жгучая ревность уступает лишь пульсирующей боли в моем паху. Я наблюдаю за тем, как она наклоняется, сдвигая трусики вниз по бедрам и обнажая под ними голубые с серебром кружевные стринги. Я вижу нежно-розовые складочки между ее бедер, едва скрытые полоской ткани между ними.
Во рту пересохло, кожа стала горячей, возбуждение вышло из-под контроля. Я хочу попробовать ее на вкус. Я хочу трахнуть ее.
Я хочу погубить ее для любого другого мужчины, а потом оставить ее для себя.
Сила моих эмоций застает меня врасплох. Я должен уйти. Я знаю, что должен. Она та, которая заставляет меня испытывать такие чувства, которая подталкивает меня к грани самоконтроля, та, от кого я должен держаться подальше. Мой брат — именно такой предостерегающий пример.
Я рад за него, что он обрел счастье с Эммой. Но до того, как он влюбился в нее, он неустанно работал над тем, чтобы отделить нашу семью от Сицилии. Чтобы разорвать узы с доном Фонтана, которые связывали нас с незаконной деятельностью, в которой он хотел, чтобы мы больше не участвовали. И неважно, соглашался я с этим или нет, это не меняет того факта, что он добивался именно этого.
А потом в его жизни появилась Эмма и дала Альтьере оружие против него. Теперь он в ловушке, снова втянут в ту же сделку, из которой пытался нас вызволить. Он говорит, что оно того стоит, но я вижу, что, потеряв голову из-за женщины, он потерял все, чего добивался.
А что потеряю я, если позволю себе ослабить контроль и заберу Милу себе?
Музыка стихает, и я вижу, как она уходит со сцены. Бюстгальтера на ней нет, и я мельком вижу ее бледную, увенчанную розами грудь за мгновение до того, как она исчезает за занавесом. Она скоро вернется на паркет, но я чувствую укол сожаления, что пропустил конец ее танца.
Вместо этого я сижу и борюсь с собой, пока не вижу, как она выходит на главный этаж.
Она замечает меня почти мгновенно, как будто ее притягивает то же чувство, которое я испытываю каждый раз, когда вижу ее. На ней то же самое нижнее белье, а ее волосы рассыпаются по плечам, когда она косится в мою сторону, ее голубые глаза задерживаются на моем лице.
— Лоренцо. — Она произносит мое имя низким и хриплым голосом, и я думаю, не произнесет ли она его именно так, потерявшись в муках желания, когда больше не сможет притворяться.
Я хочу отбросить все ее притворство, чтобы увидеть, кто она такая под практикой соблазнения, под играми, в которые она сама себя научила играть. Я хочу узнать, как она двигается, как звучит, что она делает, когда она только сама, и никого больше.
— Что ты здесь делаешь? — Ее голос дрожит, как будто она боится ответа. Как будто она думает, что с момента нашего последнего разговора я все переосмыслил и пришел сказать ей, что больше не хочу и не желаю, чтобы она работала на нас.
— У меня есть для тебя предложение. — Я остаюсь на месте, сидя на диване, но она делает шаг вперед, между моих раздвинутых ног. Ее духи омывают меня, и мне приходится бороться с тем, чтобы не втянуть их глубоко. Она пахнет теплой женской кожей и бельем с цветочным ароматом, постелью, согретой сексом, и простынями, спутанными вокруг конечностей. Я не думал, что смогу стать еще тверже, но мой член напрягается и болит от толчка желания, похожего на боль.
Ее глаза слегка расширяются, ресницы опускаются на щеки, когда она смотрит на меня из-под век.
— Хочешь обсудить это в задней комнате?
Нет, думаю я, но мой рот выдает другое слово. Слово, с которым я борюсь с того момента, как Мила вошла в мой кабинет и преподнесла мне себя на серебряном блюде.
— Да.
На короткую секунду я могу поклясться, что выражение удовольствия, озарившее ее лицо, было искренним. Она тянется за моей рукой, поднимая меня с дивана, и я позволяю ей это сделать. Ее глаза скользят по моему лицу, и мне кажется, что я вижу там отражение своего желания.
Она как прилив, затягивает меня под себя, и я чувствую себя совершенно беспомощным, чтобы отказаться.
Задней комнаты должно быть достаточно, чтобы избавить меня от желания. Это напоминание о том, насколько дерьмовое это место, когда мы проходим мимо одного скучающего вышибалы и спускаемся в зал, где нет ничего, кроме длинного дивана, который выглядит так, будто пережил лучшие дни, двух столов и док-станции для музыки. Коробка с салфетками на одном из столов заставляет меня вздрогнуть. Мне хочется уйти, но не одному.