Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Субъективное измерение дискурсивной истории жестокости особенно наглядно раскрывается в небольшом романе Роберта Музиля «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса». Мы подойдем к этому раннему шедевру Музиля окольным путем, рассмотрев нескольких его предшественников. Наша отправная точка – роман Стендаля «Красное и черное», действие которого происходит в период Реставрации, между 1815 и 1830 годами. Герой романа, светский честолюбец Жюльен, спорит в салоне с итальянским графом Альтамирой о французском революционере Жорже Дантоне, хотя на самом деле разговор идет о самоутверждении, гордости мужского пола, социальном статусе и в том числе о жестокости. Эта связь понятна читателю, который знает, что Жюльен хочет видеть страдания Матильды, девушки из знатной семьи, явно влюбленной в него, и потому он упорно игнорирует любые знаки внимания с ее стороны. Герой прекрасно понимает, что своим отвержением он причиняет девушке боль. И сам также страдает из-за того, что ему приходится подавлять собственное желание. Кажущееся бесполезным увлечение девушки предвещает перемену в социально неравных отношениях: «Он не соизволил поднять глаза на Матильду. А она, глядя на него не отрываясь своими широко раскрытыми прекрасными глазами, стояла перед ним, словно его рабыня»[94]. В данном случае это явное лицемерие со стороны социально неполноценного человека, рассчитывающего с помощью девушки в конечном счете занять определенное место в обществе.

Из этого описания видно, что определенный жестокий импульс проявляется, казалось бы, в вполне безобидных ситуациях, и он не обязательно должен быть связан с ощутимыми последствиями. Таким образом, явление целенаправленного насилия более распространено, чем может показаться на первый взгляд. Театрализованное и дозированное насилие диктаторов – это лишь верхушка айсберга мощного человеческого импульса. Страдания, которые Жюльен причиняет Матильде, остаются почти незамеченными. Тем лучше изучать на этом примере анатомию жестокости, цель которой – подчеркнуть неравенство в обладании властью.

В «Феноменологии духа» Гегеля[95] противопоставление господства и рабства – это борьба двух изначально эквивалентных сознаний за самосознание. Для достижения последнего требуется признание со стороны другого, которое, правда, в конечном счете оказывается вдвойне неправильным и несправедливым. Ибо тот, кто становится рабом, лишается равноценного самосознания, а победитель, совершив удивительное превращение, оказывается зависимым от рабского труда и связанных с ним конкретных отношений в мире[96].

Ситуация в романе Стендаля в корне отличается от описанной Гегелем. В «Красном и черном» речь идет о перевороте асимметрии, тогда как у Гегеля – о результате борьбы двух самосознаний. Подчиненный отныне вынужден признать свое подневольное положение и тем самым принять превосходство другого. То, что он исправляет этот перекос, – и хозяин оказывается зависимым от труда слуги, – это инверсия, которая, однако, также имеет значение в романе Стендаля.

В «Красном и черном» Жюльен поначалу наслаждается ощущением собственного достоинства оттого, что женщина из высшего общества безнадежно влюблена в него. Он заставляет ее извиваться, как рыбу. Жюльен медлит с ответом на ее молчаливое признание в любви, даже несмотря на то, что история подталкивает его к этому: в конце концов, он, тайный бонапартист, хотел бы стать членом правящего класса. Из чистого расчета молодой человек не отвечает на ее чувства: хотя он мог бы это сделать, если бы пожелал, и эмоционально был к этому готов, но отказ укрепляет и восстанавливает его ранее уязвленный нарциссизм.

Сцена в салоне дает понять, насколько сильно связаны между собой жестокость и признание. Социальная неполноценность переживается как отсутствие признания, что вызывает желание мужского удовлетворения (Genugtuung). Выпад против женщины имеет целью игнорирование, непризнание ее существования: мужчина делает вид, что вообще не замечает ее, как будто ее нет[97].