Жиган

В своей маляве Толик Рваный известил Архипа о том, что хочет встретиться и побазарить с резинщиком.

— Жди гостей, — сказал Архип Константину, прочитав маляву.

* * *

Однако до встречи с Толиком Рваным в жизни Константина произошло еще одно событие, далеко не из приятных.

Вечером, когда одни обитатели камеры играли в шашки фигурками, вылепленными из хлебного мякиша, а другие негромко разговаривали между собой, дверь неожиданно распахнулась и на пороге появились несколько человек в зеленой униформе.

Первым вошел невысокий коренастый прапорщик с грубым, словно высеченным топором лицом. Широко расставив ноги, он остановился посреди камеры и многозначительно похлопал по руке резиновой дубинкой.

— Всем встать!

В камере мгновенно воцарилась тишина. Сидельцы были вынуждены оторваться от своих занятий и выполнить команду прапорщика. Архип успел шепнуть на ухо Константину:

— Шмон.

Прапорщик, до слуха которого донесся посторонний звук, тут же заорал:

— Молчать! Разговоры прекратить! В коридор по одному!

Пришлось подчиниться и выйти, заложив руки за спину.

— Лицом к стене!

В коридоре находилось человек десять в такой же зеленой униформе, но с погонами сержантов и рядовых. После того как заключенные выстроились у стены, прапорщик скомандовал:

— Произвести обыск!

Группа разделилась. Несколько человек вошли в камеру и стали перетряхивать ее с потолка до пола. Оставшиеся в коридоре шмонали заключенных: выворачивали карманы, ощупывали одежду, заставили снять ботинки и даже носки. Тех, кто, по мнению шмональщиков, слишком медленно выполнял команды, награждали увесистыми тычками под ребра и по ногам. Если не считать ставшей уже привычный грубости, шмон проходил спокойно.

Камера, в которой сидел Панфилов, была бедной — ни денег, ни чая, ни игральных карт найти не удалось. Под досками настила обнаружились лишь несколько спичек. Об этом и крикнул из камеры один из солдат.

Прапорщик, остававшийся все это время в коридоре, был явно недоволен результатами обыска.

— Что, радуетесь? — с искренней злобой сказал он, обращаясь к заключенным. — Напрасно.

У Архипа нашли огрызок, карандаша. Прапорщик тут же стал придираться.

— Это что такое? У вас, оказывается, писатель есть?

— Карандаш не запрещено иметь, гражданин начальник, — глухо произнес Архип, при этом он чуть отвернул голову от стены.

— А ну-ка заткнись, шелупонь! — заорал «кусок». — Щас как шваркну по репе, мозги по стенке растекутся!

Архип затих, не желая получить удар дубинкой по голове. Молчали и остальные. Кому же охота связываться с дураком?

Панфилову тоже врезали пару раз по почкам, но не так чтобы слишком сильно. Прапорщик, явно испытывавший зуд в руках, то и дело покрикивал на подчиненных. Те, по его мнению, не проявляли должного рвения.

— За толканом ищите.

— Нет там ничего, товарищ прапорщик. Уже два раза смотрели.

— А в бачке?

— Смотрели, товарищ прапорщик.

— Сержант, смотри в толкане.

— Как смотреть?

— Руку туда засунь, урод. Первый день замужем, что ли? Всему вас учить надо!

Боец, закатав рукава гимнастерки до локтя, засунул ладонь в отверстие унитаза и принялся шарить там пальцами. Наконец после безуспешных поисков он вытащил руку и принялся брезгливо стряхивать воду.

— Ничего нет, товарищ прапорщик.

— Плохо ищете, сукины дети. Должно что-нибудь быть. Всех на уши поставлю!

Помахивая дубинкой, прапорщик подошел к Панфилову и остановился у него за спиной. Его внимание привлекла перевязанная грязным бинтом рука заключенного. Ничуть не стесняясь, он ткнул Константина кончиком дубинки в предплечье.

— Это что?

— Бинт.

— Я вижу, что бинт! — нервно заорал прапорщик. — Что под ним?

Константину так и хотелось сказать: «Анаша», но он удержался и промолчал. Это молчание привело прапорщика в еще большую ярость.

— Что под бинтом? — завопил он.

— Ожог, — односложно ответил Панфилов.

— Костры в камере разводил, что ли?

Так и не дождавшись ответа, прапорщик саданул дубинкой в плечо Панфилова, после чего потерял к обитателю камеры всякий интерес. Тем временем шмон закончился.

— Собрать барахло и по нарам! — скомандовал прапорщик. — После отбоя ни звука!

Заключенные понуро потащились в растерзанную Индию. Когда дверь за шмоналыциками захлопнулась, Архип сказал

Констатину:

— Хорошо отделались, такое редко бывает. Обычно они всегда что-нибудь находят — стиры, индюшку, даже шарабашки[1] забирают. А если не находят, то подкинут что-нибудь.

— Зачем? — спросил Панфилов.

— Так, для порядка, отмесить кого-нибудь, в аквариум посадить. Да мало ли.

— Что же, они нас пожалели?

— Наверное, у «куска» хорошее настроение.

— Ну да, — ухмыльнулся Константин, потирая плечо, по которому прошлась резиновая дубинка прапорщика.

— Если бы у него было плохое настроение, — рассудительно сказал Архип, — нас бы сейчас в вольер босиком на снег вывели.

Вольером здесь было принято называть маленький внутренний дворик, предназначенный для прогулок заключенных.

В камере навели порядок, собрали разбросанные по всем углам вещи, поправили нары.

Из коридора доносился шум — шмонали соседние камеры. Наконец все утихло и

заключенные Индии отправились на боковую.