Жиган по кличке Лед

– Ну, если весь ГУЛАГ – это где-то рядом, тогда да, он где-то тут, – согласился Илья.

– А почему ты думаешь, что нас скоро отсюда отправят?

– Я сказал не нас, а, скорее всего, меня. Хотя если нас до сих пор держат вдвояка в этом боксе… – с сомнением проговорил Каледин. – Ладно… Тут у меня свои соображения. Тебе меня не понять. Нутром чувствую, что не задержимся мы тут. Чую – и все тут. Арестант – что волк: пока чуйку не отбили – жив. Тут вообще развит фольклор, – неожиданно со злым, очень злым сарказмом добавил Каледин и выматерился. – Иногда я просыпаюсь, Борис Леонидович, и не поверишь, думаю, что вот это, что меня окружает, и есть какой-то кошмарный сон. Что вот сейчас он кончится, и вернется все то, чего нас лишили, как говорят, по нашей собственной воле… Меня постоянно посещает ощущение, что я проживаю жизнь за кого-то другого. Что меня вложили в чужое тело, зашили, запечатали, всунули чужой язык, чужое сердце, чужое дыхание. И вокруг – все чужое, и самое страшное, что все равно настанет время, когда ты не сможешь жить без этой вонючей хаты, без лая псов и вертухаев, без звона рельса, поднимающего лагерь в пять ноль-ноль. Без тухлой капусты и протухшей рыбы из пайки. Без вонючего бушлата с тюремной нашивкой. Без зубов на окровавленной ладони. Без десятиведерных параш, которые выносят попарно слабосильные из «фитилей», а потом роняют и дохнут!

Было что-то экстатическое и страшное в том, как Лед вслух мерно перечислял все эти обыденные, ничего особо в себе не заключающие атрибуты советской лагерной жизни. Той жизни, которую, по счастью, точнее, по недосмотру надзирающих органов, не знал еще Борис Леонидович Вишневецкий, историк. Однако он терпеливо выслушал и сказал:

– Ну что же… Значит, все мы и виноваты, что так живем. Виноваты, что допустили. Есть охота, – добавил он. – А когда принесут?

– Сюда-то? Бог с тобой. Боюсь, как бы до этапа терпеть не пришлось.

Каледин оказался совершенно прав: только после того, как посадили их уже в Караганде из решетчатого «воронка»-автозака в вагонзак, прицепленный к одному из так называемых пятисотых поездов, идущих через весь Казахстан и останавливающихся у каждого закоулка, – только тогда удалось поесть. Конвоир сунул по плошке какой-то разваренной, отвратительно пахнущей массы, но Каледин успел шепнуть: «Не ешь! Ща все будет!»

И выяснилось, что в том же вагоне этапировался то ли в Барнаул, то ли в Минусинск, то ли еще дальше, за Байкал – сам Платон Ростовский, вор в законе и знакомец Льда. Сводила их судьба по мордовским лагерям и по одному из гнилых сердец ГУЛАГа, гонящих кровь по всему организму системы, – в Краснопресненской пересыльной тюрьме, стало быть. Конечно, ничего бы это не значило для Бориса Леонидовича, когда б не Лед.

– Это кто такой? – спросил Платон Ростовский, небольшой, поджарый человек с цепкими глазами, по виду – лет пятидесяти. Вокруг него на некотором расстоянии группировались блатные – воры постарше, расслабленные, немногословные, пропитанные тяжелым табачным запахом, и молодняк – быстроглазый, быковатый, с мятыми смуглыми лицами.

– Это, Платон, такой фраер, что он может и про Платона, и про Аристотеля, и про сестру иху Лыбедь, и про принцев из фартовых, и про мужиков из кондовых – про все может сбрехнуть, – нараспев ответил Каледин. – Скуку на раз-два разгоняет. Проверено в 35-й, у этой тли Титова. Мы только что оттудова прискакали. Ему Борис, правда, байки травить не стал, за что по физии и получил.

– Да, куму байки лучше не надо, – спокойно согласился Платон. – Шамать будешь, Лед? Эй, паря, тащи сюда какое-нибудь хрястанье с канкой, человек только что с курорта.

Принесли еду и выпивку во фляжке. Не чинясь, Лед выпил, закусил огурцом, с хрустом разжевал и, набрав полный рот картошки с тушенкой, стал с аппетитом поедать. Часть еды он передал Борису Леонидовичу.

– Тебя как занесло-то?

– Да вот, подсадили нас с Кара-Арысской пересылки. Душ пятнадцать. Пацанов человек пять, остальные все каэры^[7], «комсомольцы», контра по 58-й, в общем.

– Рассказчик твой, я смотрю, тоже по каэру влетел? – без обиняков спросил Платон.

– Леонидыч, расскажи про свой косяк, – спокойно кивнул Лед. – А то люди угостили, неловко их без внимания оставлять. На вот, хлебни для настроения.