Жиган по кличке Лед

Однако в бараке, куда привел его белобрысый, Каледина он так и не увидел. Зато тотчас же различил знакомые все лица с карагандинской пересылки: толстопузый Сава и Сережа-мордвин, которые были этапированы в Забайкалье тем же вагонзаком, что и Каледин с Вишневецким. Мордвин отбивал такт ложкой и напевал блатную песенку:

Ты не стой на льду – лед провалится,

не люби вора – вор завалится…

Эти двое – Сава и Сережа-мордвин стояли в непосредственной близости от смотрящего, дюжего верзилы, которого, правда, время от времени одолевали приступы нестерпимого кашля, сотрясающего весь внушительный корпус авторитета. Наиболее заслуженным вором на зоне был, конечно, Платон, но ростовский вор в законе – один из двух, кто носил здесь такое звание, – отказался от должности смотрящего в пользу вот его – Креста. И на сходке Платон подтвердил высокое право Креста блюсти воровские законы в лагере.

И до этого времени Крест с достоинством выполнял непростую эту миссию, отделяя зерна от плевел, а агнцев от козлищ. Агнцами, конечно, всегда были честные воры, а за козла отвечали те, кому и положено, – совершающие ходку по 58-й. Креста побаивался и всегда держал в уме его позицию сам начальник ИТУ капитан Коровин. В последнее время Кресту, правда, все чаще требовалось посещение медчасти, но это не мешало ему железной рукой держать эту черную зону.

Крест сидел на нарах и прихлебывал чай.

– Он? – кивнул положенец на подведенного вплотную Вишневецкого.

– Он, – подтвердил Сава.

Голос у Креста был тихий, чуть надтреснутый. Но все знали, какая глотка прорезывалась у него, если требовалось возвысить голос по непоняткам.

– Что ты там говорил про Льда? Он человек уважаемый. Непонятно, отчего ты мусолишь его имя. Откуда знаешь?..

– В Желтогорске…

– Правильно. Ты говорил, что был учителем Льда?

У Креста подергивался правый глаз. Это подергивание наряду с тихим, спокойным, мерно произносящим слово за словом голосом оказало на Вишневецкого какое-то парализующее действие. Губы не слушались Бориса Леонидовича. Он успел ответить только с третьего раза:

– Да. Учителем истории.

– Он сказал, что был учителем истории в школе-интернате, где он учился в подростковом возрасте, – сунулся Сережа-мордвин, который, верно, слово в слово, вызубрил все сказанное Борисом Леонидовичем в четвертом бараке Кара-Арыса.

– Он приютский? Кто были его отец и мать? – спросил Крест.

– Он… Я не знаю. Наверно, из какой-то…

– У него фамилия белогвардейского генерала, – подал голос какой-то одноглазый тип в заштопанном бушлате. – Конечно, такому фартовому парню, как Лед, этакая лихая фамилия тоже канает.

– Какого белогвардейского генерала? Лед из воровской семьи, вырос в притоне.

– Отец – босяк, сгинул в Гражданскую, а сам Лед из тех старорежимных, кого раньше называли «серыми».

– Короче, правильный вор!

Это коллективное изложение биографии Каледина, не имеющее ни малейшего отношения к истинному положению дел, было встречено одобрительным ревом. Правда, это одобрение наткнулось на присутствие в бараке человека, который, быть может, знал о Льде больше. И этого человека спрашивали из добрых побуждений.

Пока.

– Значит, ты учил Льда истории? – задушевно спросил Крест.

– Да.

– И что, хороший ученик?

– Н-не жалуюсь.

– Бузил?

– Ну… не без того… все-таки возраст такой, без бузы не обойдешься, – проговорил Вишневецкий. По лицу его тек пот. Он не понимал, куда клонит этот тихоголосый человек с подергивающимся глазом, он упорно не понимал, что он него хотят.

– И чему ж ты его учил? – выкрикнул Сава. – Как исторические воры пасли лохов и подрезали у них «шмелей»?

– Помню… про убийство Цезаря, – уронил Вишневецкий.

– Правильные у тебя сюжеты. Таких надо подрезать, – сказал Крест. – Ты, мил-человек, присаживайся. Я слышал, непросто ты живешь. Все-таки не на курорте. Прислониться особо не к кому. А человек ты, я вижу, не злой, хоть и фраер. Я бы не то что тебе помог… Но при желании можно. Ты, главное, мне не лепи горбатого. Не говори неправды, стало быть.

– Да я ответил бы вам, только, мне кажется, я не совсем… – начал было Вишневецкий и покосился на белобрысого паренька, который привел его сюда и теперь шнырял промеж всех присутствующих, вызывая неприятные ассоциации с червем, который пролезет в любую пору, в любой проем почвы. Борис Леонидович то и дело на него косился… Крест это заметил.

– Сулима, уйди с глаз долой! – прикрикнул он на того. – Ну, – перевел он взгляд на Бориса Леонидовича, и того снова продернула волна стылого, постыдного животного страха, – Сережа, напомни, кого еще упоминал там наш гость.

– Он говорил про какого-то сотрудника, который сейчас в Москве на высоком посту… Типа, который на «венчании» у Льда, видать, в свидетелях был и слил его. Какого-то товарища Лагина.

У Сережи был очень длинный язык и бурная фантазия: вот сейчас он говорил о том, чего не знал и знать не мог, с легкостью необычайной. Странно, что с такой живостью ума и речи он умудрился уже дожить до двадцати трех лет и имел всего два шрама от ножевых ран.