Жиган

– Я. Живой. Бежал из красного плена. Из соседей меня, кажется, никто не видел. Конечно, устал. Не ел со вчерашнего дня. Вряд ли меня ищут, но о моем возвращении никто не должен знать. И вообще, я теперь не Голенищев-Кутузов, а Голованов Петр Степанович, разъездной торговый агент. Торгую смазочными индустриальными маслами. Запомнила? Изменился? У меня были на то причины.

– Боже мой, боже мой! Ванечка! Вернулся! – запричитала Ольга совершенно по-бабьи. – Выжил… Конечно, о тебе я никому не скажу… Да, запомнила: Голованов Петр Степанович, разъездной торговый агент… Сейчас, погоди минутку…

Она кинулась на кухню, громыхнула кастрюлей, застучала тарелками и ложками. Прошла в столовую с тарелками, снова вернулась на кухню…

От печки с конфоркой, что стояла прямо посреди гостиной, тянуло живительным теплом. Иван скинул кунтуш, сел на диван. Дома… От нахлынувших воспоминаний повлажнели глаза. Захотелось заплакать, хотя сентиментальным Иван Голенищев-Кутузов никогда не был, как, верно, и многие в его роду. Вернувшись из кухни, Ольга поставила на печь небольшую кастрюльку и встала около нее с ложкой.

– Ступай в столовую, я там тебе приготовила, – сказала она, склоняясь над кастрюлькой.

Иван не стал спрашивать, почему она не готовит еду на керосиновой плите в кухне – наверняка в доме нет ни капли керосина. Он молча прошел в большую столовую в восемь квадратных саженей, показавшуюся ему сейчас огромной, видимо из-за того, что в ней многого не хватало. Исчезли кресла из карельской березы, не было диванчика-канапе, на котором любил сиживать еще отец, массивного буфета тоже не было, нет пристенных складных столиков с вазами и шкафов со стеклянными створками, за которыми виднелся дорогой столовый фарфор. Впрочем, не было и самих ваз, и этого фарфора…

Иван присел на стул у большого длинного стола, где лежал обеденный прибор. В единственном числе.

– Я не голодна, – сказала вошедшая в столовую Ольга, заметив, как Иван уставился на него. – А ты покушай. – Она поставила перед Иваном тарелку с картофельным супом и положила два тоненьких кусочка ржаного хлеба: – Ты уж не обессудь, но это все, что есть в доме. У нас ведь сейчас пайки. Я, как служащая по найму, получаю паек по второй категории, а вот наш сосед Вячеслав Витольдович, помнишь его?.. – посмотрела она на брата, и он кивнул. – Как нетрудовой элемент получает по четвертой категории. А это – всего лишь четверть фунта хлеба. Да еще и не всегда дают. Считают, что он и такие, как он, накопили достаточно сбережений, чтобы покупать продукты на базаре и у спекулянтов на черном рынке.

– А ты сколько получаешь хлеба? – спросил Иван.

– Полфунта, – ответила Ольга. – Иногда больше. Кроме того, я обедаю в госпитале.

– Ты служишь в госпитале?

– Да. Раньше он назывался бригадным лазаретом, а теперь – госпиталем. Помогаю делать раненым операции. Я теперь хирургическая сестра…

– Я слышал, в «буржуйские» квартиры новая власть жильцов теперь подселяет…

– Да, это называется уплотнением. В нашем доме Симаковых уплотнили, Нееловых и Вячеслава Витольдовича.

– А вас… то есть нас почему не уплотнили?

– Ну, во-первых, я не буржуйка, а госпитальная хирургическая сестра, – посмотрела на Ивана Ольга. – Да ты ешь, ешь, я и правда не голодна, – добавила она, заметив, что брату одному есть неловко. – Во-вторых, мы проживаем здесь трое: я, Юра и Володя…

– Юра здесь? – вскинулся Иван.

– Да куда ж ему деваться. После ранения в шестнадцатом он вернулся и стал заниматься музыкой. У него ведь всегда была склонность к музыке. Получает паек третьей категории, как «лицо свободной профессии»…

– А Володя?

– А то, что с нами проживает Володя, это в-третьих, – продолжила Ольга. – Он ведь остался в МИДе. Это сейчас называется Народным комиссариатом по иностранным делам. В семнадцатом Володя служил секретарем генерального консула в Тевризе, потом его перевели в генеральное консульство в Тегеране, а в восемнадцатом отозвали сюда, в Петербург, и предложили работать в Наркоминделе. Чичерин лично с ним разговаривал… И Володя согласился. После того как столицей стала Москва, он здесь бывает лишь наездами. Сейчас готовится вновь выехать в Персию, поскольку она готова признать Советскую Россию и установить с ней дипломатические и торговые отношения. Как он говорит, обмен послами состоится через месяц-другой… Нет, к нам, конечно, приходил так называемый домовой комитет бедноты с какой-то бумажкой, которую они называли «постановлением домкома». Слава богу, что Володя был дома. Он показал им свою бумагу, и они отстали. А потом, кого подселять? Ты, наверное, заметил, что в городе осталось мало людей. Это потому, что половина города уехала от голода и холода к родственникам в другие губернии. А сколько умерло! У нас ведь только весной прекратился тиф. Он покосил много людей. А потом начались эпидемии дизентерии и холеры. Опять много смертей. К зиме только-только и успокоилось. Так что, почитай, от города треть осталась, если не меньше…

– Я заметил… Проехал половину России… Так не только в Петрограде, так, похоже, везде…