Жиголо

Я выдаю сестренке импортную кредитку в 100 у.е., после чего она готова двинуть на перекладных хоть на край земли, позабыв о домашнем сумбуре. А можно я со Степкой, вспоминает о школьном дружке, махну в Луговую на мотоцикле? Стеснительный акселерат с огромными полусферами шлемов в руках счастливо снимает проблему сопровождения младшенькой в сельскую местность. На старенькой трескучей «Яве» они удаляются в сторону колдовской сторонки, а я остаюсь в васильковом облаке СО и таком же по цвету дне.

Теперь можно и развернуть боевые действия, сержант. Образ врага без резких контуров, что не беда для того, кто изучал анатомию человека в разрезе. Люди самые уязвимые божьи твари. Они хлипки телом и, главное, духом. Они боятся боли. Страх боли уничтожает волю. В умелых руках костоправа даже изувер с отрадой вскроет грудную клетку, где упрятана его душа, черная от копоти.

На скорую руку убрав квартиру, поднимаю половицу в коридорчике. Под ней находится тайник, где хранится записная книжка Верочки, дартс («плевательная» трубка с десятком стрел) и армейский нож, удобный для сердечного разговора. Зеркальная сталь отражает искаженный мир и меня в нем. Хорошо, что мы не знаем своего будущего — есть шанс на бессмертие.

Пролистываю странички, исписанные детским каллиграфическим почерком. По номеру телефона без труда можно установить местожительство интересующего лица, то есть загаженный подъезд, подходящий для его, лица, стремительного устранения от жизненных проблем.

Впрочем, меня интересует (в первую очередь) причина ликвидации журналистки и моего товарища. Хотя понятно, Мамин пал жертвой обстоятельств, а вот за что расплатилась Стешко? Почему меня это так интересует? Прирожденное любопытство? Или я нуждаюсь в постоянной инъекции адреналина: тренированный организм требует пограничных ситуаций? Нет ответа на эти вопросы. Да и зачем тебе, сержант, эта партикулярная рвотная рефлексия? Ты обучен к действиям на войне, и ты должен действовать как на войне.

Проверяю дверь и замок — жаль, что нет противопехотной мины: установил и никаких проблем. На антресолях обнаруживаю металлический короб Ван Ваныча, там инструменты и прочий хозяйственный скарб, оприходованный с АЗЛК. Если враг решит покуситься на наши священные границы, то его можно встретить во всеоружии. Используя навыки диверсионной выучки и подручные средства, примащиваю в коридорчике ловушку для дураков. Ее основной принцип: нанести максимальный урон физической силы противника. Стальная проволочка, натянутая у двери на уровне его горла способна остановить несанкционированное вторжение. Если, допустим, враг мал росточком и продолжает движение, то, ступив на секретку, запускает механизмы возмездия: бруски с гвоздями, действующие по принципу примитивных граблей, впиваются в область коленных чашечек со свирепостью ротвейлеров, к тому же на голову маломерка сверху сваливаются гантели, укрепляющие здоровье. И так далее.

Закончив эту анекдотичную работенку по дому, я, перекрестившись, его покинул. Ключ от второго замка был только у меня и поэтому никто из своих угодить в западню не мог.

Ралли-автомобильчик под брезентом томился в ожидании. Никто так и не посягнул на него. Сев за руль, прогрел мотор, внимательно осматривая родной дворик. Ничего подозрительного не заметил: привычный предвечерний покой, нарушаемый тарарамом машины.

У меня был план действий — и, надо признать, далеко не оригинальный. Во-первых, взять за морщинистый кадык старенького потертого порнографа, похожего на североамериканского, напомню, кондора, во-вторых, посетить дамский клуб, превращающийся в штаб-квартиру по борьбе с ОПГ, и в-третьих… действовать по обстоятельствам.

Покружив по тесным арбатским переулочкам, торможу у знакомого особнячка ХIХ века. Надеюсь, Михаил Соломонович здравствует и его праздничный бизнес цветет, как весенние алые маки в биробиджанской степи. По лестнице поднимаюсь на мансарду. Вся та же дверь из танкового брони. Запускаю птичью трель звонка в фотоателье. Где ты, полтавская чаровница Моника Порывай, любительница крепких тульских пряников и таких же кукурузных початков?

— Ну иду, ну шо такое? — наконец слышу голос с малоросским акцентом. Хто там?

— На съемку, — отвечаю. — Фотки не получились, Натуся.

Бронетанковая дверь открывается — на пороге она, наша Моника, жующая все тот же, кажется, обливной пряник.

— А, — узнает. — Проходьте.

Я чувствую, моя версия ошибочна — версия о том, что папарацци меня заложил с моими же рубиновыми потрохами. В мастерской ровным счетом ничего не изменилось, будто я вышел на минутку за душистым презервативом для орального секса. Голос фотографа Хинштейна все тот же производственно-энергичный и разбитной:

— Голубь мой! Головку набок. Я сказал её, а не все тулово! Где у тебя, голова, Рома? Так! Улыбочку! Не вижу улыбочки…