Жил-был раз, жил-был два

– Все, что копы обнаружат, и то не скоро, – это грузовичок с фальшивыми номерными знаками и лужу отвратительной жидкости, в которой не найдут ни единой человеческой молекулы. Эти переваренные тела… Никогда ничего подобного не видел… Словно растворимые таблетки аспирина, которые бросили в воду…

Габриэль ушел в свои мысли. Что произошло бы, если бы он не взял верх там, на складе? В эту минуту он, вероятно, висел бы над цистерной, оскальпированный химическим веществом.

– Возможно, полиция в конце концов задаст вопросы вдове по поводу «Содебина». При самом пессимистичном сценарии она сможет вспомнить о моем приходе, и они придут поговорить и со мной тоже. Но я скажу, что никогда ни на каком складе не был. Нашего сегодняшнего разговора тоже никогда не было. Ты знать ничего не знал. Можешь не беспокоиться за свое будущее.

– Не беспокоиться… Ну разумеется, ты сейчас рассказываешь офицеру жандармерии, что растворил какого-то типа в кислоте, но у меня нет никаких причин для беспокойства.

Поль переживал кошмар наяву и не мог из него вырваться. С того момента, как он начал лгать, как сошел с рельсов строгого полицейского расследования, он попал в смертельные шестеренки. И Габриэль это знал. Отныне единственным условием, при котором оставался шанс выпутаться, было не поддаваться панике.

– Ладно, давай подумаем, – пробормотал Поль. – Теперь мы не можем впутывать в дело бельгийскую полицию, это было бы слишком рискованно. Значит, официально я не докладываю ни о твоей вылазке, ни о том, что ты обнаружил по ту сторону границы. Итак, никакого Гаэки, никакого «Содебина», никакого русского, ничего. Забыли…

Габриэль механически кивнул. Другого выхода не оставалось.

– Скажем, что номер Ванды был записан на бумажке в твоей квартире. Я хочу все-таки отправить запрос телефонным операторам и выяснить, кто она. Что до этой картины… какова вероятность, что владелец заявит о краже?

– Если он каким-нибудь образом замешан, в его интересах молчать. В противном случае он ничего обо мне не знает.

– Значит, этого полотна не существует… А следовательно, никакой процедуры по анализу ДНК и ни малейшей надежды установить личность того, кто на портрете. Нам крупно повезло, что я еще не рассказал о картине с Жюли своей команде. Иначе как бы я объяснил ее исчезновение? Черт, Габриэль, ты меня загнал в полное дерьмо, ты хоть понимаешь?

Габриэль не обратил внимания на вспышку бывшего коллеги и порылся в пакетике с орешками. Едва начав жевать, он тут же об этом пожалел. Один из ударов, нанесенных русским, наверняка задел десны.

– А что там с Траскманом?

Поль постарался успокоиться. В свою очередь он описал последние достижения. Письма с угрозами, которые получал писатель, архитектурный лабиринт в его доме, украденные Давидом Эскиме последние страницы рукописи вместе с фотографиями из безумного альбома и, наконец, происхождение этих снимков.

– Андреас Абержель выставляется сейчас в Париже. Если след окажется горячим, я смогу вычислить перемещения Матильды Лурмель и выяснить имена тех, кто в этом замешан. Но я буду действовать строго в рамках моего расследования. А главное, я не желаю, чтобы ты болтался у меня под ногами, понятно?

– А как ты разберешься с прокурором по поводу родимого пятна? Это же я был в доме Лурмель, и это я связал два дела.

– Я скажу, что ты отправился туда, потому что, несмотря на провал в памяти, у тебя в голове засело имя Матильды Лурмель. Потом я показал тебе альбом Эскиме, когда заехал к тебе в квартиру за документами, и ты увидел родимое пятно…

– Довольно убедительно.

– Завтра утром, вернее, через несколько часов ты вернешься к себе и обратишься к врачу. Ты сотрешь все фотографии в своем телефоне, причем сотрешь тщательно. Пора тебе придержать коней, Габриэль, или ты сдохнешь по дороге, в лучшем случае от переутомления, а в худшем – от пули в голову.

Габриэль был вынужден признать, что Поль прав. И кивнул.

– У Траскмана… никаких следов Жюли?

Поль с мрачным видом, взвешивая каждое слово, вынужден был рассказать о существовании тайной комнаты, где, возможно, романист держал Жюли. Габриэль вроде бы не отреагировал. Он сидел, ссутулившись и сжав опущенные руки между колен. Лишь подергивание уголка губ выдавало крайнее напряжение, которое только и поддерживало его в бодрствующем состоянии.

– Прежде чем вернуться к себе, я хочу увидеть, где ее держали…

Он опустил голову, поднял ее, с покрасневшим здоровым глазом, задал множество вопросов, но, как ни странно, не выказал никакой агрессивности или гнева по отношению к сыну Траскмана, который так долго хранил молчание. В эту ночь у него больше не было сил.

– Тот факт, что мы решили не подключать бельгийскую полицию, не помешает нам попытаться понять, что происходит, – пробормотал он. – Русский работал на кого-то, он сам так сказал. За этим стоят еще люди, которые несут ответственность, Поль. Они должны заплатить.

Жандарм взял стул и уселся напротив Габриэля:

– Иванов сказал тебе еще что-то, способное нам помочь?