Жил-был стул и другие истории о любви и людях

… По утрам, когда с пилатесом, легким завтраком, газетой, чашкой кофе и первой сигаретой было покончено, они работали… Они работали… Конечно, в этом было преувеличение – как это они работали? Но именно так это и было. Многие годы по утрам повторялось одно и то же, и стул знал мельчайшие детали этого ритуала. Он знал, как хозяин откидывается на спинку, переплетает пальцы на затылке… думает. Как встает, ходит по комнате, останавливается у окна… ищет слово. Как наклоняется вперед к машинке (Да! Да! Именно к печатной машинке!) или бумаге и ручке… и родившаяся в голове мысль сливается с кровью, обретает облик слов на языке и через пальцы ложится на бумагу. И как бы он всё это мог делать, если бы не было с ним рядом всё утро молчаливого помощника?! Они работали всю первую половину дня, изредка прерываясь, когда хозяин делал кофе или выходил на балкон курить.

Вообще, первая половина дня по будням – было самое счастливое время. Хозяин был рядом, он был занят. Стул был рядом, был нужен ему. Они работали, были вместе…

Потом день рассыпался. Хозяин уходил. Встречи с редакторами, продюсерами, друзьями и приятелями, женщинами, всякие другие встречи. Может, и не очень нужные сейчас, но кто знает, вдруг необходимые в будущем?

Дома он появлялся уже поздно вечером. Иногда ближе к утру. Иногда в большой компании, иногда в обществе молодой женщины.

Всё это стул не любил. Женщины были манерны и бестактны. Они говорили, глядя на стул: «Макс! Какое убожество! Где ты это взял?! Как ты мог?! Ты с твоим стилем? Вкусом?»

Только одна из них как-то сказала: «Что-то такое было в моем детстве», – и долго и с теплом смотрела на стул. Вообще, она отличалась от всех остальных, и стул любил, когда хозяин приглашал её в гости одну. Любил, когда те сидели в гостиной, о чем-то не торопясь разговаривали. Нравилось, как она смотрела – открыто и прямо. По утрам, после завтрака, она убирала со стола, мыла посуду и протирала стул. Никогда не двигала его ногой и всегда ставила на место… Вряд ли она его любила, но его любил Макс, и она считалась с этим как его частью…

Иногда она сидела на стуле, перебирала листки отпечатанного или набросанного от руки. Тихо вздыхала: он такой талантливый, почему он так?! Но Максу она этого не говорила. Стул и сам знал, что хозяин разменивает себя по пустякам, но никогда, НИ-КОГ-ДА он не сказал бы ему этого. Он любил хозяина.

Именно она как-то вечером за беседой совершенно естественно достала нитки с иголкой и аккуратно заштопала самые большие трещины на клеенке.

А ещё приходили мужчины. Шумные, толстокожие и самодовольные. Вот им-то ничего не стоило подцепить стул ногой, сесть на него задом наперед. Они могли, о чем-то разгоряченно рассказывая, шарахнуть кулаком по спинке стула, так что тот только крякал про себя.

Летом они пили белое вино со льдом. Зимой – виски, коньяк и рамазотти. И они говорили, спорили и смеялись. У них была одна тема. Гонки. Dragrace. И говорить об этом они могли бесконечно. Они перебивали друг друга, они хлопали друг друга по предплечьям, они толкали друг друга в грудь, они смеялись, они вспоминали, они восторгались, они расстраивались. Они были гонщиками и они говорили…

– А что это сегодня за девица приезжала? На «Скайлайне»? Ну, шатенка такая? Она с кем? Симпатичная барышня.

– У Магистра вчера турбина накрылась. Он же теперь в челендже. Так у него на Садовом ко второму чек-пойнту дым такой валит. Думали загорится. Прикидываешь, на Садовом?

– Букодор сказал, это их с Маринкой последний сезон. Жениться решили. Хотя какая связь?

– Макс, а ты чего тупанул на старте сегодня?

Как же стул ненавидел все эти разговоры. Ненавидел и ловил каждое слово… «Мустанг», «Селика», «Камаро», «Челленджер», 350Z, БМВ «Альпина», RS8… Он, которому по природе его и по воле рук человеческих не суждено было самостоятельно двинуться ни на миллиметр, затаив дыхание слушал эти разговоры – каждый вечер по пятницам, из года в год. Рёв двигателей, темнота, люди, кожаные куртки, яркие шлемы, банданы, уличные фонари, галогеновый свет фар, визг покрышек, черные следы на асфальте, раскаленные капоты. Так ясно он представлял себе это – как сужаются глаза пилота, как плотно лежат ладони на рулевом колесе и только большие пальцы нервно постукивают по нему в последние секунды, как плавно изгибается эта улица в центре Москвы, как приседают на задние колеса авто и прыгают вперед, как прижимаются они к асфальту, словно медуза распласталась на песке, как утапливает нога педаль газа, как горят глаза у молодых красивых женщин, как после гонки стекает капля пота по переносице.