Жил на свете человек. Как мы стали теми, с кем родители говорили не общаться

– Да зачем ей знать? – так вот просто и прямо сказал мне Коля. – Семьи у нас все равно не получалось, детей она не хотела, боялась испортить фигуру. „Я еще слишком молода, чтобы похоронить себя в пеленках и соплях“, – это тоже были ее слова. А я представил, каково ей будет „с больным сидеть и день, и ночь, не отходя ни шагу прочь“[68]. Такая жизнь для нас обоих стала бы мученьем. Вот и не стал я ей ни о чем говорить, просто предложил тихо-мирно разбежаться. Меньше всего тогда хотелось, чтобы меня жалели. А она наверняка бы осталась, узнав о болезни, из чувства долга или из каких других принципов, сама вряд ли бы ушла. А так все проще. И лучше для всех.

„Тебе просто нравится так думать, ну и ладно“, – решила про себя я.

– А может, мне просто нравилось так думать, так легче, – вслух произнес мои мысли Коля, и меня по сердцу резануло это забытое ощущение, когда один подумал, а другой повторяет вслух.

– Но почему ты ничего не сказал мне? – главный вопрос наконец-то слетел с моих губ. – Почему не вернулся ко мне? Ты ведь знаешь, что я ждала…

– Знаю.

Третий час уже мы сидели на маленькой веранде, поужинали, потом гоняли чаи, и только сейчас разговор зашел не о болезни и смерти, а о жизни.

– Знаю, – повторил он. – Я знал, что ты меня простишь и примешь, несмотря ни на что. Все это время я мечтал лишь о том, чтобы приехать и упасть перед тобой на колени. Но теперь, с таким грузом, мне это казалось совершенно недопустимым. Нечестным. Бессовестным.

– Но откуда взялась эта опухоль? Что врачи говорят? – Я попыталась уйти от темы. – Ты ведь даже не курил никогда.

И это действительно было так. Курить Николай бросил давным-давно, еще до нашего знакомства. В студенческие каникулы с друзьями они поехали на юга, поселились в поселке недалеко от моря, у родных кого-то из ребят. И чуть ли не на следующий день по приезде у Коли случился жуткий приступ аллергии, его на скорой увезли в больницу. Как оказалось, рядом с этим поселком находился табачный завод, там все жители как раз и работали. Ни у кого такой реакции на запах табака, как правило, не было, а вот Коля с тех пор ни одной сигареты не выкурил и сторонился дымящих напропалую компаний.

– Трудно сказать, что причиной, кто виной. Британские ученые пока не в курсе дела. – Николай ответил в своей обычной игривой манере, и я наконец-то узнала его настоящего. – Какая-то мутация генов, говорят.

Сергей, как оказалось, давно уже уехал, оставив нас вдвоем разбираться с нашим прошлым и настоящим. С прошлым мы управились быстро, там все было понятно и давно решено. О настоящем Николай тоже все рассказал: ему сделали операцию, полностью удалили правое легкое, где была опухоль; прошел несколько курсов химиотерапии (в том числе перед операцией) и облучение. Впереди была еще одна химия и очередное обследование. Пока все анализы показывали хорошую реакцию на препараты и эффективность назначенного лечения.

Невыносимых болей у Николая не было – как говорят врачи, в самих легких нет болевых рецепторов, – но ему было тяжело дышать, тем более после удаления легкого, больше всего он страдал от одышки. Потому, собственно, и переехал жить в Подмосковье.

По мере сил занимался садом, выращивал черную смородину, даже вывел новый сорт, как он мне позже хвастался. Ягода и правда меня удивила, когда пошла летом, – крупнее вишни и очень урожайная. Ну и яблоням уделял много времени: прививал, подрезал и прочее. Яблок каждый год было завались, самим все не съесть, так что Коля разбирал урожай по пакетам и развешивал по всему забору снаружи – берите кто хотите. А вот саженцы смородины продавал, новый сорт все же. Ну и всех родных и знакомых задаривал, понятно. Я в садоводстве не особо разбираюсь, человек сугубо городской, но к ягоде Коля со временем пристрастил, научил и обрезать правильно, и даже вино домашнее ставить. Думаю, вы уже поняли, что с того вечера, когда мы с Николаем расставили все точки, я постепенно переехала жить к нему за город, выбираясь в Москву лишь проведать сына и помочь с внучкой.

Сын поначалу довольно резко отреагировал на мое решение вернуться к Николаю, говорил: „Он не заслуживает твоего прощения. И твоей любви. Он тебя предал, и Бог его наказал. Вот и все“.

Я понимала, что в нем говорит обида не только за меня – себя он тоже считал преданным.

Не знаю, смог ли он в конце концов простить Николая, но постарался понять меня и принял мое решение. Их отношения с Николаем теперь стали ровными, Сашка никогда не дерзил и не обвинял его ни в чем. Лишь однажды я случайно услышала их мужской разговор по душам, обрывок Колиной фразы: „Маша – это самое дорогое и самое важное, что случилось в моей жизни. И я хотел бы умереть у нее на руках, это единственное прощение для меня“.