Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Правда, на Вадима Робертовича она произвела впечатление совсем не такое, как я ожидала.

— О как это у вас называется! Служение искусству! — издевательски передразнил меня он. — Это так у будущих спасителей культуры принято выражаться, когда по сути сказать нечего?

Я смотрела на него удивленными глазами и никак не могла понять, где же в процессе своего одухотворенного монолога допустила очередной ляп.

— Знаешь, Алексия, я в жизни столько наслушался про новые рассветы и возрождение искусства, что у меня форменная аллергия на этот бред. Форменная. И тебе я его прощаю, потому что ты хоть не дура, и красиво так щебечешь, восторженно. Главное, только в смысл твоих трелей не вслушиваться, а то и озвереть недолго. Пойми, я совсем не против ваших пубертатных игр в крутых писателей. И даже попытки устроить литературную революцию меня все еще умиляют. Но давай по-честному — если убрать всю эту шелуху, что останется? А ничего! Ноль, пустое место! Да хоть бы вы писали так же круто, как выпендриваетесь!

На пару минут между нами повисла напряженная пауза, прерываемая лишь тихим поскрипыванием снега под ногами. Я не решалась заговорить первой, чувствуя, что не совсем понимаю обвинения учителя, а он молчал, как тогда, после нашего первого выхода в свет — напряженно, глядя перед собой тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Я тебе вот что скажу, — наконец прервал неуютное молчание Вадим Робертович. — Думать, что все так просто и весело — это ловушка, Алексия. Каждое новое поколение считает, что уж оно-то точно особенное, а те, кто были до них — просто дурачки, которые профукали все свои шансы. И начинает, упиваясь молодостью, носиться со своей исключительностью, выкрикивая пафосные лозунги. А на деле… На деле наступает на те же грабли, по которым до них прошлись тысячи таких же смелых да горячих. Можешь мне поверить — уже лет через пять-десять от твоего непуганного цензурой поколения останутся одни объедки. Кто обломается о быт, кто залезет в кредиты-алименты, а кто банально сопьется. А немногие из тех, кто не забудет, как выглядит ручка с блокнотом, будут строчить такую же абсурдную графомань, как и мои многообещающие ровесники. Зато сейчас вы активно трубите на всех тусовках — я напишу! Я потрясу!

— А я вот не забуду! И не сломаюсь! И не сопьюсь! — моему возмущению от подобных агрессивно-негативных прогнозов не было предела.

— Не знаю, Алексия, не знаю. Я много повидал таких же как ты, талантливых и самоуверенных — и все они в итоге сдулись. Сначала учеба и смелые планы, потом прибыльная непыльная работенка, потом — замужество за каким-нибудь идиотом понаглее, куча орущих розовозадых карапузов, семейные пикнички, и борщи, борщи. Изредка — помидоры.

— Какие еще… помидоры? — голосом, полным ужаса переспросила я, представив себе подобную картину.

— Собственноручно засоленные! Что смотришь? Да-да, это она, реальная жизнь! Сегодня мы грезим о музах, а завтра — солим помидоры. Думаешь, ты особенная? Черта с два! Запомни, Алексия, особенным человека делает не судьба, не случай и даже не талант. Особенным его делает фанатизм. Преданность любимому делу. Жестокая, бескомпромиссная преданность. Когда отметается все, что мешает — все, без сожаления. Поэтому подумай, чем придется пожертвовать, ступив на эту дорожку. У хороших писателей ведь редко бывает спокойная устроенная жизнь. Потому что все они — чокнутые фанатики. Больные люди, что с них взять! И если ты решила считать себя таковой — то обязана понимать, что на первом месте всегда, при любых условиях должно стоять это твое культурное служение, то бишь, творчество. Оно же — на втором. И оно же на третьем, пятом, десятом! А потом — всё остальное, если, конечно, останутся силы. Усекла? И если ты готова к такой жизни, то пора бы уже прекращать сопли на кулак наматывать! Надо переходить к чему-то более серьезному, чем пустой треп о светлом будущем. Понимаешь, о чем я?

Нет, я совершенно не понимала, к чему он клонит, и очень боялась об этом сказать — но Вадим Робертович и так все прочел по моему лицу.

— Поясняю… — с трудом сдерживая вздох нетерпения, добавил он. — Я не хочу, чтобы ты сейчас слишком увлекалась тусовками и студенческими посиделками. Практика — дело полезное, но важно не перегнуть палку. Пора уже собраться и отставить все свои статейки, зарисовки и прочие почеркушки-побрякушки. Хватит, времени размяться я и так дал тебе предостаточно. Настрочить лоскутков — не значит сшить одеяло. А именно этим, Алексия, мы с тобой и займемся. Будем шить одеяло!

— Одеяло? — только и смогла повторить я, радуясь хотя бы тому, что понимаю символический характер его последней фразы.