Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

— Так, птичка. Давай-ка договоримся — ты никогда больше не будешь испытывать судьбу, повторяя за мной концовки фраз, как попка-дурак. Я и так из последних сил держусь, чтобы не нанести тебе моральную травму. Поэтому объясню еще раз, но с огромной скидкой на твою ранимую душу. Я хочу. Чтобы ты, — четко выделяя каждое слово, учитель даже наклонился ко мне, видимо, для лучшей слышимости. — Приступала. К работе. Над крупной. Прозой. Теперь до тебя дошло?

О да. До меня внезапно дошло — и земля закачалась под ногами. Вот же он — момент истины в моей маленькой никчемной жизни! Вадим Робертович считает, что я готова написать не просто очередной проект-задание, а настоящую, большую литературную работу! Например, роман! Или повесть! И я действительно сделаю это, а после — можно даже умереть, за письменным столом, абсолютно счастливой. Но не раньше, чем будет поставлена точка в последнем предложении финальной главы.

— И все-таки, Алексия, с тобой нельзя по-хорошему. Вот я сегодня — просто образец терпимости, и каков итог? Я говорю о серьезной работе, а ты мне в ответ — всякую хрень про умирание. Я, птичка, начинаю бояться, что ошибся, воспринимая тебя как неглупую и способную человеческую единицу! — сердитый голос Вадима Робертовича, донесшийся будто издалека, сквозь невидимую метель, вновь вернул меня в реальность.

Оказывается, от волнения, я сама не заметила, как проговариваю мысли вслух, что было совсем уж запредельной глупостью с учетом того, сколько мыслей невпопад я сегодня высказала.

— Да нет, Вадим Робертович, это я так… не обращай…те внимания! Я просто совсем-совсем еще не собиралась писать что-то большое и настоящее. Вот очерки, миниатюрки, статьи, эссе — это как-то привычно. Я не говорю, что совсем не мечтала написать роман, наоборот мечтала, но вот так… сразу! Может, лучше какие-то рассказы попробовать, отдельные сцены, зарисовки?

— И застрять в рядах вечно подающих надежды? Все собираться потрясти мир, обсуждать с друзьями планы по получению Букера, а лучше — Нобелевки по литературе, да таки не собраться? Нет, Алексия, хватит, насмотрелся. Руку ты уже набила, стилистику тебе подправим в процессе, так что — справишься, не трусь! Поверь, ты у меня напишешь эту книгу, даже если придется бить тебя палкой или привязывать к стулу. Но, надеюсь, до этого не дойдет, — я ожидала, что Вадим Робертович приправит свои слова улыбкой, однако, он был чрезвычайно серьезен. — Но для начала нам надо разобраться, что на самом деле тебя волнует, какая тема — твоя, что может выстрелить на бумаге. Поэтому, птичка, сразу предупреждаю — я собираюсь залезть в твою голову, в твои мозги, — добавил он, вновь наклоняясь ко мне, и я невольно вздрогнула. — Я хочу узнать, что там творится, — учитель легонько постучал пальцем по моему лбу. — Потому что писать, Алексия, надо только о том, что волнует. И не просто волнует, а мучает, болит, рвет на части. Если нет такого, если на все — фиолетово, а нацарапать романчик хочется из пустого тщеславия, лучше сразу забить на всё. Запомни, работа со словом — занятие не для равнодушных. Хотя, в чем-чем, а в равнодушии тебя упрекнуть как раз проблематично, — с улыбкой добавил он. — Наоборот, проблема в переизбытке волнений и юношеской дури. Но для этого у тебя есть я! Будем вместе отделять зерна от плевел!

Смена настроения учителя, с грозового на более мирное несказанно меня обрадовала. Все же, находясь рядом с рассерженным Вадимом Робертовичем, я чувствовала себя безумцем, стоящим в бурю на краю утеса, и опасность того, что мощная стихия собьет меня с ног и с размаху бросит о скалы, возрастала с каждой минутой.

Мне же совсем не хотелось думать об опасности. Наоборот, я пребывала в эйфории от мыслей о том, какие крутые вершины мы вскоре покорим с учителем. В лучезарно-оптимистическом настроении я провела и все выходные, до конца которых нужно было определиться с тематикой будущего шедевра.

Два дня, с утра до вечера, я мысленно перебирала варианты первых строк моего романа, и не могла определить, который лучше — казалось, каждый из них сиял изяществом слога и неброской гениальностью. Тему и общую, как выразился Вадим Робертович, концепцию, я определила сразу и без колебаний. Я буду писать о любви. О болезненной страсти, о надрыве сердца, о выборе между призванием и чувствами. В общем, обо всем том, что пережила сама. В каком еще вопросе автор может быть так убедителен, как не в том, что выстрадано лично? И пусть любовь больше не интересовала меня в реальности — вымещение на бумагу прошлых переживаний могло бы стать настоящим спасением от тоски по несбывшемуся будущему с Марком.