Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

— Алексия. А давай-ка ты лучше поспишь, — услышала я голос Вадима, совершенно не сердитый, а тихий и успокаивающий. — Черт с ними, с этими сборами. Завтра все сделаю. Давай-давай. Как там говорится, руки под щеку, глаза закрывай, спи-засыпай. Ты, главное, сейчас не думай. Вообще ни о чем не думай, просто спи. Я буду здесь, можешь ничего не бояться. Я никуда не уйду.

— А я и не боюсь. Ведь ничего страшного не случилось. Ты скоро сам все поймешь, — поудобнее укутываясь в легкое покрывало и чувствуя, как мне, будто по мановению волшебной палочки, хочется спать, попыталась успокоить его я.

Но мои слова опять вызвали совсем не радостную реакцию, хоть Вадим и пытался не выдать своих истинных чувств.

Присев на краешек моей кровати, он не сказал больше ни слова, только задумчиво обхватил руками голову в попытке найти пути выхода из того извилистого туманного лабиринта, в который я его втянула и где заблудилась сама.

Да, Вадиму было нипочем бросить вызов любой неразрешимой проблеме, сцепиться с каким угодно противником, но самым главным его оружием всегда оставался трезвый рассудок, а обязательным условием битвы — твердая земля под ногами. Сейчас же ему предстояло сражаться будто в зазеркалье, неизвестно с чем, в атмосфере иллюзий и миражей. И он чувствовал, как контроль над происходящим, уверенность в собственных силах постепенно теряется, тает, рассыпается как песок сквозь пальцы.

Может, Вадим и отлучался куда-нибудь или ложился подремать хотя бы на несколько часов, но проснувшись, я нашла его в той же позе — устало согнутая сильная спина, руки, крепко сжимающие лоб и хмурый взгляд, которым он смотрел прямо перед собой, не мигая.

Мое сердце разрывалась от этой страшной, неправильной картины и, в то же время, я не могла понять — ну почему он не хочет принять очевидное? Почему поверил словам Ярослава? Того самого Ярослава, который, весело подмигивая, призывал смотреть на вещи проще и не загонять себя в ловушки стереотипов?

Я попробовала объяснить Вадиму все еще раз — что мы просто жертвы розыгрыша, что не надо грустить и расстраиваться, ведь Яр терпеть не мог уныние и затеял все это только для того, чтобы мы посмеялись, а не страдали и оплакивали его, будто он по-настоящему умер. Но эффект мои слова вызвали прямо противоположный ожидаемому.

Вадим очень разозлился, прямо таки рассвирепел. Едва сохраняя остатки самоконтроля, он схватил меня за плечи, и я почувствовал его пальцы, впивающиеся в кожу, обжигающие, как языки пламени, пробирающие до костей, причиняющие боль и безжалостно разрушающие мое спасительное оцепенение. Он задал прямой, в лоб вопрос — понимаю ли я, что происходит? Что Ярослава больше нет? Да, с этим тяжело смириться и никто не требует, чтобы я моментально свыклась с этой ужасной новостью, но нужно хотя бы попытаться принять этот факт. Как страшную правду. Как испытание, которое надо пройти. Нельзя отрицать реальность, какой бы жестокой она ни была.

Произнося эти слова, он смотрел на меня глазами, в которых сверкала такая пронизывающая, тревожная ярость, что во мне даже зародилось мимолетное подозрение, что все это правда и Яр…

Но нет. Глупое наваждение продолжалось секунду, не более, и я не без усилий убирая его руки со своих плеч, резко отстранилась, отвернулась, чтобы не поддаваться этому странному гипнозу, а потом и вовсе нырнула назад под одеяло.

Так, укрывшись с головой, я и пролежала до самого вечера.

Мне по-прежнему было обидно из-за своих бесполезных попыток донести очевидное, но я больше не пыталась никому ничего доказать. Если Вадим хочет заблуждаться — пусть заблуждается. Пока он сам не пожелает понять и принять правду, никто не сможет ему помочь.

Переубедить меня не смогла даже похоронная церемония, на которую Вадим потащил меня после недолгих колебаний и сомнений в необходимости этого шага.

— Нет, ты должна убедиться. Не знаю, одобрят ли мои действия психологи и психиатры… Но ты должна увидеть все своими глазами. Чем раньше с этим покончить — тем лучше! — говорил он скорее себе самому, сводя меня по ступенькам и сжав руку чуть выше локтя с такой силой, что на моей коже снова оставались синяки-отметины, будто дополнительные слова убеждения, к которым я все равно не желала прислушиваться.

Я не спорила с ним. Я вообще больше не желала ни с кем спорить, окончательно замкнувшись в себе и не произнося больше ни слова для объяснения своего поведения. Я даже была готова поехать и фальшиво попрощаться с Ярославом, принять участие в этих наигранных похоронах.