Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Мне захотелось взять его за руку, для того, чтобы наверняка больше не отпускать, но что-то необъяснимое сдерживало от этого шага. Я внимательнее присмотрелась к Ярославу. Это был он — и в то же время не он. Его глаза смотрели по-другому. В них больше не было даже намека на следы отчаяния и боли. Теперь его взгляд светился искренним весельем и радостью. Это был глаза озорного ребенка, еще не столкнувшего или наоборот, оставившего далеко позади все проблемы, горе и страдания.

— Ты изменился, — призналась я про себя, и Ярослав тут же прочитал мою мысль. — Ты стал таким беззаботным.

— От тебя ничего не скроешь, как всегда, — шутливо поддел меня Яр. — Я счастлив теперь, Лекс, — добавил он. — Я снова здоров. Я никогда больше не заболею и не умру. У меня есть не просто будущее, у меня есть вечность. Моя семья больше не моя. Старые привязанности не имеют значения — их будто стерли. Это свобода, Лекс. То, о чем мы всегда мечтали — свобода и безмятежность.

— Не все старые связи потеряли силу — немного обиженно возразила я. — Ведь ты же сейчас здесь. Со мной.

— Это совсем другое, — неожиданно серьезно ответил он. — Есть связи, как цепи, они тяготят, ты не можешь дождаться, когда сбросишь их. А есть легкие и вечные. Это родство не разрывается, потому что оно как воздух, которым дышишь. Ты носишь в себе кусочек другого человека и всегда чувствуешь его. Я чувствую тебя, Лекс. И все время чувствовал, как тебе было больно — с самого начала. И понимание того, что тебе плохо — единственное, что делает мое счастье неполным. Поэтому я не уйду, пока ты не поймешь всего. И не сможешь жить дальше, такой, как раньше, только немного сильнее.

— Я не знаю, как жить дальше, — вздохнула я. — Вот ты… Ты выглядишь таким… мирным. Неужели ты больше не боишься? Не боишься того, что это хрупкое счастье может разлететься на куски, как чаще всего с ним и бывает?

— А чего мне бояться? — беззаботно пожал плечами Яр. — И тебе не стоит, — я почувствовала, как по телу разливается приятное тепло и спокойствие. — Очень многие вещи, Лекс, мы разрушаем сами, своим же страхом и неверием. Помнишь, я говорил тебе — вместо того, чтобы наслаждаться жизнью и приключениями, мы начинаем думать о неудачах и они нас, конечно же, находят. Поэтому — меньше тяжелых мыслей, страхов и пустых опасений. У тебя впереди еще так много счастья.

— А я вот не могу так… Я все время жду чего-то плохого — и оно непременно случается. Не потому, что я его жду. А потому что предчувствия меня никогда не обманывают. Вот недавно у нас был чудесный праздник. А потом все обернулось таким кошмаром.

— Что плохого в том, что я ушел? — глядя мне в глаза с согревающей сердце нежностью, поинтересовался Яр. — Я сделал это вовремя, мои предчувствия ведь тоже не обманули, — он опять улыбнулся своей новой солнечной улыбкой. — Ты должна чувствовать момент, Лекс, когда надо перевернуть страницу. Вот что самое главное.

— Но почему, Яр? Почему ты сделал это после такого прекрасного дня? Я не могу понять этого! Это будто насмешка, будто пощечина от судьбы — вот, мол, тебе, держи! Вот твоя расплата за счастье! А ты еще говоришь, что мы сами все разрушаем… Зачем ты так поступил, скажи мне! — чувствуя, как на глаза вновь наворачиваются слезы и расслабленно-умиротворенное настроение разрушается под действием свежих воспоминаний, всхлипнула я.

— Я ведь все объяснил, Лекс, — тихо напомнил Яр, глядя на меня внимательно, но без следа укора или порицания. — Я не ушел молча, это было бы слишком жестоко. Я написал тебе письмо, чтобы ты не винила себя, чтобы понимала — случилось то, что должно было случиться. Но ты опять закрылась от очевидных вещей и все истолковала неправильно. Твое счастье совсем рядом — стоит только протянуть руку. А вместо этого ты казнишь себя и не желаешь принимать реальность. Проснись, cтряхни с себя этот дурман, эту дурацкую летаргию. Мне больно видеть тебя такой. И не только мне. Оглянись вокруг, Лекс. Пришло время открыть глаза.

— Открыть глаза… — будто приходя в себя после легкой дремоты, пробормотала я, глядя на пустое место, где несколько секунд назад сидел мой друг. То, что он ушел, не попрощавшись, не удивило и не расстроило меня.

Я знала — он слышит меня, мои мысли и будет приходить, пока я его жду.

В ту ночь я спала и видела сны — веселые и яркие, впервые после своего злополучного дня рождения. Воспоминания о недавних событиях не тревожили меня и, проснувшись, даже порадовала Вадима зрелищем собственноручно приготовленного походного завтрака. Он никак не прокомментировал мою возню на нашей полевой кухне, может быть, не веря своим глазам, а может, боясь спугнуть эту первую несмелую инициативу, возвращение к обычной, реальной стороне жизни.

Глядя на эти улучшения, на мое неподдельное хорошее настроение, учитель начал оставлять меня одну практически без колебаний. Каждый раз, когда он уходил за свежей водой к ручью, мы с Ярославом продолжали наши беседы, почти как в старые добрые времена.