Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

— Что это Заславская на тебя взъелась? Может, ты ее тоже куда подальше послала? Если так, Алексия, я только пожму тебе руку. Сам ее не раз посылал, по-другому не отвяжется. Но и это временный эффект, предупреждаю. Она недолго помнит обиду и при следующей встрече возобновит свои разговоры. Так что будь начеку! Меня она уже три года каким-то меценатским фондом достает. Иногда я начинаю думать, что или прибью ее к чертовой матери, или дам-таки денег. Завидная проныра, редко такую встретишь!

— Да нет, я от нее прячусь, вообще-то. Послать у меня как-то смелости не хватило, поэтому я просто… сбежала! — набрасывая на голову капюшон и не обращая внимания на пронизывающий ветер, весело прокричала я, оборачиваясь к Вадиму.

Он стоял позади меня, закрывая двери в клуб, из которого мы только что вышли, и я видела, как, сменяя мрачную озадаченность, в его глазах вспыхивают искорки веселья. Здесь, на улице, вдали от спертого воздуха душных помещений и таких же душных разговоров, было так просто и легко, что все проблемы начинали казаться надуманными. И это легкомысленное морозное настроение очень быстро передалось нам обоим.

— Смелости или возможности? Насколько я знаю нашу Клавдию, вставить хоть слово в ту пулеметную очередь, которой она тебя расстреливает, можно только очень грубыми методами. Но ты же у нас не материшься, а зря. Вот сто раз говорил тебе, Алексия, меньше сантиментов! Научись говорить то, что думаешь прямо и ясно, без словесной мишуры и посмотришь, как жить сразу станет проще и лучше.

— Конечно же, проще и лучше! Жизнь непременно новыми красками засияет! — подхватывая волну шутливой пикировки, воскликнула я. — Только какими-то мрачными и траурными! Количество желающих убить меня начнет увеличиваться, а потом чье-нибудь терпение наверняка лопнет — и все! На этом закончится мое, полное правдивых подвигов существование. Зато оно будет ярким, быстрым и, однозначно, нескучным!

Глядя на смеющегося Вадима, на то, как вихрь колких снежинок оседает на его вьющихся темных волосах, на то, как он стряхивает их небрежным движением и продолжает смеяться, запрокинув по привычке голову, я вновь почувствовала, как прошлое захватывает власть над настоящим.

Передо мной был прежний Вадим, тот, которого я знала, будучи студенткой — азартный, живой, саркастичный, без затаенной досады и колючего недоверия во взгляде. И будто не было этого горького разрыва и болезненных объяснений, будто мы снова могли общаться как учитель и ученица, как творец и его творение, и никакие обиды и глупое непонимание еще не успели омрачить нашу дружбу.

Если бы это было возможно! Если бы мы могли возобновить нашу связь без поспешно данных и нарушенных обещаний, без недоразумений и путаницы, засоривших всегда чистую и прямую дорогу между нами так, что теперь по ней невозможно было пробраться. Если бы только это было возможно…

И, прежде, чем разум успел поставить преграду потоку взволнованных мыслей, я выпалила:

— Как же я скучаю по прошлому, Вадим?! Вот бы вернуть все, чтобы было, как раньше!

По тому, как резко он перестал смеяться, я поняла, что сболтнула лишнее. Но счастье от того, что я вновь могу открыто говорить обо всем, что чувствую, перекрыло даже беспокойство по поводу уместности моих слов.

— Это как понимать, Алексия? Ты, я вижу, решила добить меня сюрпризами сразу за все то время, что мы не виделись? — натянутость этой шутки чувствовалась в каждом его слове, а в глазах снова проступили знакомые усталость и боль.

И, все-таки, я не могла позволить себе от него отдалиться. В бушующем море странных творческих безумий только Вадим дарил мне надежду на то, что я выстою и не пойду ко дну.

Марк, согласившись на небывалый компромисс — пусть каждый вдали от дома, живет той жизнью, к которой привык, — исполнил мою давнюю мечту и одновременно оставил наедине с открытым ящиком Пандоры. Теперь вся та свобода, к которой я бездумно стремилась, лилась на меня неразбавленным потоком, и я с ужасом понимала, насколько мутной и зловонной оказалась эта вода. Я тонула в ней и захлебывалась, отравляясь каждый день, и чувствовала, что нахожусь на переделе сил.

Все это, торопясь и сбивчиво, я рассказывала Вадиму, поддавшись порыву откровенности, и опасаясь только одного — что он, всегда готовый прийти на помощь, в этот раз все-таки откажет мне.

По молчаливой и нарочито спокойной реакции на мою бурную исповедь трудно было судить о его истинных чувствах. Я же, стараясь не обращать внимание на колючее беспокойство, засевшее внутри, шла рядом, терпеливо ожидая его ответных слов.