Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Я не могла оставить ключи в такси. Ведь как-то же мне удалось попасть в собственную квартиру. Несмотря на беспечное отношение к замкам во время пребывания дома, я никогда не уходила из квартиры, не закрыв дверь. Никогда. Эта привычка была доведена до автоматизма — я слишком боялась грабителей, которые могли бы проникнуть внутрь и украсть все то, чем я так дорожила — камень Марка, письмо Ярослава и черновик моего романа. Даже понимание того, что ворам-грабителям будут нужны в первую очередь ценные вещи, а не мои странные сокровища, не могло избавить меня от этого иррационального страха.

И в тот вечер, несколько дней назад, все было точно так же — теперь я отчетливо это вспомнила. И не только это. Память, словно на отматываемой назад пленке, подбрасывала мне красочные и ясные кадры-подсказки — я открываю и закрываю дверь своими ключами, после чего вешаю их туда, где они обычно находились. На ключнице. Там же они висели вплоть до сегодняшнего дня — даже утром был на месте, рядом с ключами Марка. Они точно там были, я ничего не могла перепутать.

Зажмурившись от догадки, которая готова была расставить все точки над і, я лишь крепче схватилась за дверную ручку и опять затрясла ее. Но все было зря — и мои смешные попытки нарушить непоколебимую монолитность двери, и то, как я снова хотела спрятаться от правды, которая презрительно улыбаясь в лицо, с силой раскрывала мне глаза ледяными пальцами, заставляя посмотреть на происходящее и принять его во всей безжалостной откровенности.

Я ничего не теряла. Мои ключи не падали, не закатывались в укромный уголок, не лежали где-то в беспорядке посреди всеобщего хаоса. Марк, уходя, забрал их с собой — вместе со своим комплектом. И все это для того, чтобы я не могла выйти, чтобы исключить любую возможность побега или других взбалмошных поступков, которых он так боялся и старался не допустить всеми силами.

Я была заперта. Действительно заперта, без шансов выбраться из квартиры до его возвращения, а уж после этого и речи не могло быть о каких-то незапланированных отлучках. Продолжая автоматически дергать дверь и стучать по ней второй свободной рукой, я все не могла остановиться, а на смену растерянной улыбке вновь пришел смех — сначала слабый, потом все более заливистый, громкий, походивший на неконтролируемый приступ истерического хохота.

Я не могла поверить в то, что происходит. В то, что оказалась в подобной то ли комичной, то ли трагичной ситуации, и собственное бессилие все больше и больше смешило меня. Когда одна рука начала саднить от постоянных ударов о железо, а на другой, с обломанными о дверную ручку ногтями, болезненно заныли пальцы, я остановилась, бездумно глядя в пустоту.

Это был конец. Действительно конец всего предыдущего — и полная пауза, новая, пока что пустая точка моего существования. Чем она будет наполнена? Марк обещал мне радость, спокойствие и счастье — и у меня не было причины не верить ему, он всегда держал слово. Но сможет ли полная безмятежность в нашем отдельно взятой маленькой вселенной заменить мне остальной мир, чужой и непривычный, к которому я уже испытывала не самые приятные чувства?

Кто знает. Новые правила игры вступят в силу уже завтра, когда мы вернемся в наш город. В то место, где прежней останется лишь моя любовь к Марку, а все остальное будет восприниматься как уродливая карикатура на прошлое, которое не должно было возвращаться. Никогда. Теперь я точно понимала это.

Двигаться назад — неестественно для человека и для всего живого. Движение назад — это медленное разложение, самообман, попытка перехитрить судьбу, которая жестоко мстит за подобные игры.

Но снова, как когда-то в день отбытия из дома Казариных, я понимала, что фигуры на жизненной доске расставлены для новой партии, и пути назад нет. Шансы сделать другие выводы или выборы, прийти к другой развилке жизненных ситуаций уже упущены — и последний из них остался сегодня за закрытой дверью, прислонившись спиной к которой, я продолжала сидеть в коридоре, молча глядя в пустоту и прикусывая зубами пальцы с обломанными ногтями, чтобы хоть немного унять ощущение гадкой, царапающей мелкими коготками боли, которая, казалось, тоже насмехалась надо мной.

Мне вдруг захотелось вновь ощутить настоящую, облегчающую боль, чистую и честную, которая не раз помогала справиться со страхом перемен. Но сил не было даже на то, чтобы попытаться встать и сделать что-то, способное причинить серьезный вред. В полном бессилии я замерла на пороге нового этапа жизни, принимая его с безмолвным и глухим согласием.

Так тому и быть. Теперь все будет только так, без шансов на какие-либо изменения.