Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

— Да все, Алеша. Все прежнее. И не надо мне больше ничего рассказывать, я все понял. А теперь слушай — и не перебивай, — Марк немного помедлил, будто собираясь с мыслями. Я послушно ждала, пока он начнет говорить, понимая, что мне очень не нравится русло, в которое сворачивает наш разговор. — Слушай меня внимательно, — еще раз повторил он. — Я разберусь с отцом. За все то, что он наговорил тебе, разберусь. Но ты должна понимать — это будет последнее… Последнее между нами. Ты сделала свой выбор, помнишь? Ты села в машину и уехала. От меня! — столько обиды, столько горечи прозвучало в этой фразе, что меня в прямом смысле затрясло. Как и в телефонном общении с Виктором Игоревичем, я смутно понимала, чем закончится наша беседа, но на этот раз категорически отказывалась верить предчувствиям.

— Марк! Но Киев — это же не другая планета! Расстояние ничего не значит!

— Расстояние не значит. Значит твой выбор, — продолжая хлестать меня словами, гнул свою линию Марк. — И он сделан. Ты выбрала свою, отдельную жизнь. Я твой выбор принял. Мне было нелегко, но я сделал это. Так зачем ты опять ворошишь прошлое? Зачем звонишь, пытаешься чего-то добиться? Ты говоришь, что уже начала сомневаться в том, есть ли я вообще. А я иногда еще слышу твой голос. Видишь, в чем разница между нами? Я никогда не сомневался в том, что ты есть, и что ты для меня — главное. Но это неважно. Я учусь жить без тебя. И я смогу, ты знаешь. Поэтому я говорю тебе прямо и в последний раз — не повторяй сегодняшнего. Не пытайся больше мне звонить. И даже не думай о том, чтобы приехать сюда. Мне будет тяжело, но я закрою перед тобой дверь. Потому что пути назад нет. И о последствиях своих решений нужно думать заранее. Отец — он сволочь… Он не имел права тебя унижать. Но он правильно сделал, что не дал тебе мой номер. Я сам запретил ему делать это. Так что, Алеша, — Марк шумно перевел дыхание. — На этом мы ставим точку. Я не хочу больше ни слышать, ни видеть тебя. Никогда. Живи своей жизнью, которую ты так хотела. Я все сказал.

…Гудки. Я не помню, сколько прошло времени, прежде чем Ярослав смог высвободить из моих задеревеневших пальцев трубку. Он тряс меня, что-то говорил и даже пару раз ударил по щекам — безрезультатно. Я была похожа на труп.

По сути, я впервые умерла тогда. Какая-то часть меня безвозвратно погибла, убитая словами Марка.

Глава 5. Что было дальше

Что было дальше, я не помню. Не помню совсем, не один день, не неделю. Остаток зимы и вся весна прошли мимо меня.

Я не помню, как выбралась из квартиры Ярослава. Не помню, как добралась до общежития — сама или, что более вероятно, Яр, не на шутку испуганный происходящим, поехал вместе со мной. Не помню, как попала в комнату — наверное, мой друг, пользуясь своим обаянием, уговорил комендантов пропустить его наверх, одна я вряд ли смогла бы дойти. Не помню, как он ушел, что говорил Ясе, Анечке и Соломии, объясняя мое состояние. Не помню их реакции на мое возвращение — я и до этого была не слишком разговорчивой, а теперь просто перестала шевелиться. Так что разница была невелика, и поначалу соседки не слишком беспокоились, решив, что скоро меня отпустит.

Отныне мое единственное занятие, если его можно было назвать таковым, заключалось в том, что я молча сидела на кровати и вертела в руках камень, доставшийся от Марка, неотрывно глядя в одну точку на стене. Нет, меня ничего не интересовало в ней, и я не собиралась просветлиться подобной усердной созерцательностью. Но, пытаясь ухватиться за осколки реальности, на которые вдруг рассыпалась жизнь, я выбрала именно эту ничем не примечательную точку как последнюю зацепку за настоящее. Пока что мне хотелось держаться, может по привычке, а может, потому что простейшие инстинкты еще не успели ослабеть. Именно они первое время толкали меня на то, чтобы автоматически заботиться о себе — иногда что-то перекусывать, пить немного воды и не забывать об элементарной гигиене.

В остальном же мое существование свелось к пустому, бессмысленному просиживанию одинаковых дней в своей постели. Настоящей жизни, полной живых чувств, интереса к происходящему и желания общаться с людьми для меня больше не было.

Все вокруг казалось мне призрачным, иллюзорным. Ничего не вызывало эмоций, ни веселое, ни грустное, ни даже опасное. Землетрясение, наводнение или языки пламени из-под закрытой двери — даже это не смогло бы меня разбудить. Я потеряла способность воспринимать сигналы из объективной реальности, потому что она перестала для меня существовать. Вся моя реальность отныне сузилась до одной небольшой точки на стене и камня, который я автоматически, словно заведенный болванчик, вертела в руках.