Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Мысль о том, что так больше продолжаться не может, настойчиво побеспокоила Валеньку после одного показательного случая. Стоя у открытого окна кухни, она с плохо скрытой жестокостью наблюдала, как Марк подтягивает к подоконнику высокий табурет и пытается посмотреть, что же там творится на улице. И только когда стул угрожающе зашатался и ребенок едва не вывалился в открытое окно, Валенька опомнилась. В последнюю секунду, схватив сына за край одежды, она спасла жизнь этому маленькому, но такому проблемному и нелюбимому человеку. Потом она его, конечно, отшлепала и поставила в угол. Но наказание сына больше не приносило ей той радости, что раньше.

"Как я могла? Я чуть не убила собственного ребенка!" — потрясенно думала она, прижимая к вискам трясущиеся руки, — "Что сказали бы люди!? Это был бы такой скандал! Он был так повредил Вите на работе! Нет, решено! Срочно или сиделку Марку, или няньку! А я… Я так больше не могу!"

Поэтому решение мужа освободить ее от неприятных материнских обязанностей она восприняла с горячим энтузиазмом. Марк был сдан на руки многочисленным нянькам, а после — в детсад, Валентина Михайловна вернулась к привычной жизни светской красавицы, а Виктор Игоревич обрел желанное благополучие в доме.

Благополучие это, однако, оказалось липовым. Потому что, несмотря на исправившийся характер жены, ребенок продолжал приносить одни лишь неприятности.

По иронии судьбы, Марк унаследовал от родителей самые яркие их черты, но в новой комбинации они дали ему очень тяжелый характер. Переняв от Виктора Игоревича жизненную хватку, волю и целеустремленность, он, тем не менее, был напрочь лишен отцовского обаяния, открывшего перед Казариным-старшим не одну дверь. Если отец мог влюбить в себя с первых же секунд — сын с легкостью вызывал враждебность со стороны сверстников и взрослых. Люди сами несли желаемое Виктору Игоревичу, и отвешивали благодарные поклоны за то, что этот приятнейший человек соизволил принять их дары. Марк же продавливал, требовал и забирал свое силой, не тратя времени на лишние объяснения и этикетные церемонии. Оба, и отец, и сын всегда получали желаемое — только Виктора Игоревича окружение боготворило, а Марка побаивалось и тихо ненавидело.

А еще ребенку достались материнская гордыня и максимализм, что в сочетании с волевым напором делало его нрав практически невыносимым. Для него существовало только черное или белое, правильное или неправильное, только две крайности: хорошее или плохое. Была у мальчика еще одна странная черта — радикальная, даже немного болезненная тяга к справедливости, возможно, потому что жизнь с самого начала была к нему не слишком справедлива. И это стремление обычно приводило к конфузам и очень щекотливым ситуациям. Марк залихватски рубил правду-матку в глаза взрослым и детям, в то время как Виктор Игоревич самозабвенным враньем пытался замять сыновью недипломатичность.

Отцу, кстати, доставалось больше всех, ведь сын никогда ему не подыгрывал и редко упускал шанс выставить полным идиотом. Сам Казарин-старший был уверен в том, что ребенок специально мстит ему за что-то, в то время как Марк недоумевал по поводу его возмущений. Ведь папочка ошибся, а он его поправил. Он спас папочку, не дал сказать ему неправду! А если бы его поймали на вранье? Вот это был бы действительно позор!

— Марк, я уверен, ты не хотел бить этого мальчика! Правда, сынок?

— Хотел. Он забрал мою машинку.

— Марк, я думаю, что вы все же помиритесь и станете лучшими друзьями!

— Нет, не станем.

— Марк, сынок, но ведь это пустяк, о котором все скоро забудут, правда, дети?

— Я не забуду.

Несчастный родитель готов был биться головой о стену и рвать на себе волосы. Он, мастер переговоров и король очарования, уверенный в том, что способен найти общий язык с любым человеком, прочувствовать его тайные желания и в нужное время надавить на нужную точку, не мог справиться с собственным отпрыском! Не мог раскусить этот крепкий орешек, пробиться сквозь стену колючек максимализма и убийственной детской честности.

— Марк, сынок, послушай… А ты не думал, почему у тебя совсем нет друзей? — как-то посреди тихого семейного вечера поинтересовался он у сына, сосредоточенно строившего замок из колоды карт. Чего-чего, а умения красиво работать у ребенка было не отнять. Тонкие листы картона послушно выстраивались в замысловатые фигурки и стояли как приклеенные, а Марк точными выверенными движениями сооружал над ними все новые и новые ярусы.

— Нет, не думал, — ответил Марк в своем обычном немногословном стиле.

— Ну, так подумай, — поскрипывая зубами и стараясь не дать зародиться раздражению, подсказал Виктор Игоревич.

Задумавшись на пару секунд, Марк уставился на родителя непроницаемым взглядом угольно-черных глаз.

— Подумал. Они мне не нужны.

Больше всего в своей блистательной жизни Виктор Игоревич ненавидел сыновью манеру разговаривать. Она была сухой, формальной, и он просто не мог придумать, за что же ему зацепиться