Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Отношение ко мне повзрослевшего Марка стало еще более бережным и нежным. Я чувствовала себя хрустальной вазой, редким экспонатом, так яростно он оберегал меня от всего, что могло хотя бы ненадолго нарушить мое спокойствие. Марк не упускал ни одного случая открыть передо мной двери, подвинуть стул, защитить от сквозняка-ветра-дождя, не говоря уже о каких-то опасностях, исходящих от других людей, которые в большинстве случаев выискивались совершенно на пустом месте.

— Что он от тебя хотел? — ледяным тоном спрашивал он, указывая пальцем на случайного прохожего, спросившего меня, как пройти к очередному магазину или проспекту.

— Ой, а разве ты не знаешь? Это же страшный маньяк, его разыскивает милиция, и он спрашивал, где можно спрятать трупы! — поддразнивала его я, сдерживаясь, чтобы не щелкнуть по носу. — А еще он пообещал, что через полчаса вернется за мной! И за тобой тоже!

— Путь только попробует… — расслабившись, добродушно ворчал Марк и смущенно пинал ногой случайный камешек.

Между нами, как и раньше, было столько заботы и родственной нежности, что взрослые, поначалу обеспокоенные тем, как эта дружба перенесет испытание переходным возрастом, так и не получили ни единого повода заподозрить нас в чем-то двусмысленном или запретно-постыдном. Так что в скором времени чета Казариных, успевшая оправиться от потрясений первого пост-советского года, и воспитатели детского дома, поначалу заметно усилившие надзор, ослабили свое внимание. Наше окружение окончательно утвердилось в восприятии "этой парочки" исключительно как брата и сестры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Удивительно, но самый сложный и противоречивый период до пятнадцати лет, когда каждый день подростка ожидает новое открытие, иногда приятное, а иногда и не очень, мы прошли вдвоем, спокойно и безболезненно. Каждый из нас достаточно рано созрел как личность, поэтому душевные метания, страдания от невозможности найти свое место в жизни и вытекающие из этого безумства успешно прошли мимо.

У Марка был его спорт. По сути, он делил свою жизнь между двумя занятиями — плаванием и общением со мной. Его несомненные успехи и награды, которые он привозил с соревнований сначала областного, а потом уже и республиканского уровня, постепенно подвели его к моменту принятия важного решения. На кону стоял вопрос, от которого зависела вся его дальнейшая жизнь — заниматься ли спортом профессионально, добиваться ли членства в сборной страны и — чем черт не шутит — настраиваться ли на борьбу за олимпийское золото?

И тут Марк удивил всех, удивил неприятно, до отчаяния. С легкостью и редким для подростка равнодушием к славе, он обрубил эти блестящие спортивные перспективы одним категоричным решением: членство в сборной его не волнует, все желанные разряды он уже получил, от поездки в Киев для обучения в спортивном интернате он отказывается. А плавание ему интересно всего лишь в качестве хобби, потому что профессия у него будет вообще со спортом не связанная.

Тренер воспринял такой шаг как предательство, отец пытался соблазнить блестящим будущим, деньгами, славой, успехом у женщин, именем, запечатленным в веках, но Марк оставался глух и нем к их стенаниям. И только мне он дал ответ на этот, терзавший многих вопрос.

— Ну как же так? Ведь никто же не сомневался, что ты вырастешь и станешь чемпионом мира! Вон папочка даже полку для твоего самого главного кубка давно приготовил. И вообще, Марк, если без шуток… Вода — это же твоя стихия, так какая муха тебя укусила? — недоумевала я вместе со всеми.

— Я не хочу все менять. Я не хочу рисковать тем, что есть, ради неопределенного будущего. Кто-то мне хоть что-то гарантировал? Нет. Все зависит от воли случая и еще от сотни непредсказуемых факторов. Я не хочу ставить под удар свое настоящее. И, кроме того, Киев — это слишком далеко от тебя.

— Но я же никуда не денусь! И я могла бы приезжать к тебе, — растерянно лепетала я, пораженная тем, насколько мало места, в сравнении со мной, занимает в сердце Марка его любимейшее занятие.

— Нет. Я сказал нет. Не спорь. Я так решил, и точка.

И я соглашалась, потому что понимала — спорить с Марком бесполезно. За все время нашего общения он ни разу не изменил принятого однажды решения. Подобная твердость характера одновременно восхищала и пугала меня. Потому что я в подобной ситуации не смогла бы так быстро принять решение и четко расставить приоритеты. Мое любимое занятие было важно для меня, как сама жизнь, и я просто не представляла, как можно добровольно отказаться от своего предназначения.

Оказавшись не у дел со своими конкурсами и выступлениями в переломно-кризисные годы, когда взрослые пытались выжить и приспособиться к новым условиям, и устраивать торжественные литературные чтения было некогда, я нашла для себя новое увлечение, неожиданно заменившее все былые успехи вместе взятые.