Жила-была одна семья

Карман завибрировал. Самат достал телефон. На работе он всегда выключал звук: приучал к порядку и себя, и студентов. Если лекцию прервет негромкое журчание его телефона, урон, возможно, будет и незначительный: он извинится, сбросит звонок и продолжит вести занятия. Совсем другое дело, когда учебный процесс прерывается мощным тембром леди Гага или голосами группы «Бандерас», напоминающей о том, что «Коламбия пикчерз не представляет». После такой встряски потребуется изрядное количество минут для того, чтобы утихомирить развеселившуюся молодежь. Так что посторонние звуки Самат в аудитории пресекал, частенько забывая после занятий снова впустить их в свою жизнь.

Он уже больше часа сидел в своем кабинете и пытался сосредоточиться на докладе. Когда пару месяцев назад пришло приглашение от французов, он не слишком надеялся на то, что академия выделит средства на эту поездку. Конечно, он мог бы и сам поехать. Ученые с его именем в нашей стране хоть и не живут шикарно, но, по крайней мере, не бедствуют. Но поехать за свой счет — негласно означало продемонстрировать, что академия тебе не нужна. А Самат хоть и предполагал, что академия все же нуждается в нем больше, чем он в ней, осложнять себе жизнь не хотел и обижать никого не собирался. Тем неожиданнее, тем полноценнее была охватившая его радость, когда он вдруг узнал, что едет. Это короткое, произнесенное с улыбкой директором «Вы едете» моментально преобразовалось в торжествующе-восклицательное «Мы едем!». Последний месяц они только и делали, что обсуждали, строили планы. Они жили ожиданием чуда, и чудо уже было не за горами. Каких-то два дня, и они в Париже. И все, что он намечтал сам себе, станет реальностью.

Пока же реальность предстала перед ним в виде дрожащего в руке телефона со знакомым номером на дисплее. Даже на расстоянии они чувствовали друг друга, и сейчас она хотела мечтать вместе с ним.

— Привет, — проговорил он радостно. — Знаешь, чем мы сейчас занимались?

— Чем?

— Угадай!

— Я не знаю, Сем. — Ира была какой-то растерянной и отстраненной, но он не замечал: слишком увлечен был своей игрой.

— Думаешь, разделывали омара в том самом ресторанчике, куда захаживал Шагал?

— Нет. Сем, я…

— Ага! Значит, считаешь, безуспешно стараемся разглядеть очертания Джоконды за японскими фотоаппаратами?

— Нет. Я хотела…

— А… Ты хотела бы просто пройтись по бульварам. Какой предпочитаешь: Инвалидов или Монпарнас? Хотя такой девушке больше всего подойдет Сен-Жермен или Осман, они, на мой взгляд, более достойны того, чтобы по ним прошлись твои ножки.

— Да нет же, нет! — Ира почти кричала.

— Ладно. Тогда я сдаюсь. Говори!

И она сказала. Отрубила резко, полоснула ножом без наркоза:

— Я не поеду, Самат…

— Как? Почему? Что случилось?

— Не могу.

— Ты из-за брата? Нет настроения? Ириш, я его подниму. Ты только представь: Лувр, Сена, Ботанический сад. Хочешь, я тебе расскажу, какие там цветы? Ты даже не представляешь, сколько там видов деревьев. А кустарники? Ты обязательно должна посмотреть на местный папоротник, он…

— Самат, ты не слышишь меня?

— А библиотека, Ир? Библиотека Франсуа Миттерана. Ты же говорила, что обязана там побывать. Ты же филолог, или я ошибаюсь?

— Я сама не знаю, кто я.

— Ты о чем?

«Она просто хандрит. Ей плохо. И даже Париж вместе со мной не радует». Но не беда. Ее он мог и просить, и уговаривать, и умолять. Тем более если она растеряна, если горюет. Он утешит, ободрит, подставит плечо. Ничего необычного. Для этого они есть друг у друга.

— Я о себе, Сем. Знаешь, я какая-то половинчатая. — И она повесила трубку, покончив одним махом и с Шагалом, и с французским сыром, и с песнями Дассена, и даже с поражающим воображение папоротником.

Самат еще долго сидел в кабинете и уже не в первый раз думал о том, что зачастую разум оказывается гораздо лучшим советчиком, нежели чувства. И в такой ситуации никогда не выходит ничего хорошего, если эти самые чувства все-таки берут верх. Тогда, в университете, Ира ему сразу понравилась, и он приложил максимум усилий, чтобы она попала в поход. Он хотел этого знакомства, хотел увлечения, хотел близости. У него, как у всех двадцатилетних парней, сработал природный рефлекс при виде симпатичной девушки. Он собирался покрутить хвостом, получить удовольствие и распрощаться. Не хотел обязательств и был уверен, что таким независимым, красивым и весьма кокетливым особам, как она, тоже не нужны в их возрасте никакие серьезные уверения в любви до конца дней.