Жила-была одна семья

Он прошел в свою комнату, еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью. Резко стянул с себя галстук, который неожиданно стал душить. Не снимая костюма, бросился на кровать и затрясся в дикой, бессловесной истерике. И невозможно было понять, плачет он или смеется. Потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. Потом он поднялся, переоделся и отправился на кухню, где его ждал вкусный обед. Он так и не позвонил. Никому.

18

Кому-то, возможно, доставляет удовольствие стоять под палящим солнцем на тающей породе Памуккале и представлять себя полярником, покорившим Арктику, но Саша все-таки предпочла отправиться в другую поездку, и не прогадала. Рынок в Стамбуле был настоящей, живой, многоликой, красочной сокровищницей всевозможных богатств. Саша уже стала обладательницей нескольких рулонов тончайшего, почти прозрачного шелка, переливающегося вплетенными блестящими нитями, сверкающих и звенящих ожерелий из монет, камней и стекла, клубков цветной дорогой мягкой шерсти, бесчисленных тюбиков со специальными красками для ткани и еще целого вороха всевозможных украшений, висюлек, оборок, тесемочек и прибамбасиков, которые ей непременно пригодятся в работе.

Она была довольна: наконец-то она и отдыхала, и была занята любимым делом, которое позволяло отвлечься от грустных мыслей. Она ходила в толпе, нагруженная пакетами, и не замечала тяжести. Она разглядывала снующих мимо восточных женщин. Хотя по большей части рассмотреть женщин не всегда удавалось. Многие турчанки, хоть и ограничивались хиджабами и не носили паранджу, защищали глаза от солнца большими модными очками, поэтому свое мнение о них составить было весьма затруднительно. Но Саше было вполне достаточно того, что было доступно взору. Она пристально изучала их одежду. Цепкий, профессиональный взгляд выхватывал каждую деталь: краешек расшитых серебром шаровар, открывающихся при ходьбе; таинственный узор на плотной чадре пожилой мусульманки; волнообразные складки атласа, почти касающегося земли; ряд искрящихся монист, отбивающих ритм на лбу молоденькой, не обремененной оковами веры девушки. Саша смотрела и быстро раскладывала увиденное по коробочкам памяти, чтобы в нужный момент выдвинуть ящик, достать сундучок и вынуть из него очередной экспонат для будущей коллекции. Она уже и название придумала, даже два: одно для своих, для русских — «Белое солнце пустыни», а другое, общее для иностранцев — «Гарем». Она уже представляла себе обитательниц: веселых и грустных, совсем молоденьких и опытных, потрепанных жизнью. Кто-то мог заниматься рукоделием, кто-то танцевать, кто-то играть с детьми. Одних она бы одела в простую, даже черную одежду, других одарила бы украшениями, расшила бы халаты, а третьих, самых хорошеньких, свежих, тех, кого осыпает турецкий паша своим вниманием, она бы нарядила в платья танцовщиц с широкими, разлетающимися, кружащимися юбками, развевающимися от локтей рукавами, с прекрасными, сверкающими драгоценными каменьями поясами и плотным, подчеркивающим достоинства фигуры, сияющим разноцветными блестками лифом. И руки в браслетах, и щиколотки, и на шее ожерелья, и на плечах подвески. Конечно, для полноты картины было бы неплохо, чтобы этот ансамбль танцевал вокруг кушетки, на которой возлежал бы царственный хозяин гарема, но пока что она способна была только обдумывать подобные идеи, но не воплощать их в жизнь.

— Вот чертовка, а! — Дядя Нодар восхищенно вертел в руках Сашин подарок. — Эсма, ты только посмотри! Я думал, наша художница мне портрет на юбилей справит, а она вон что удумала: и похож ведь, а! Как похож!

Саша стояла рядом и краснела от смущения. Как только Нодар вытащил из коробки свою миниатюрную копию, взрослые заахали и заговорили наперебой:

— Ой, надо же, и форму летную сшила!

— А усы-то, усы!

— Мне даже страшно, — делано прикрыла рот ладошкой стюардесса Аллочка. — Сейчас этот тряпочный Нодар нахмурит брови и скажет, что кофе снова горький.

— Так горький же, — отозвался оригинал и сдвинул-таки брови к переносице. Но тут же засмеялся, поставил куклу на видное место, поднял бокал: — За моих друзей, — и он похлопал по плечу Сашиного отца, — у которых такие замечательные дети.