Жильбер Ромм и Павел Строганов

В завершение своего пребывания в столице Ромм и его ученик 9 августа совершили паломничество в Эрменонвиль, где поклонились могиле Руссо, а четыре дня спустя отправились в Овернь. Судя по их письму от 19/30 августа 1790 г., отправленному уже из Жимо, они покидали столицу с разным настроением. Тон Павла спокоен и даже жизнерадостен: «Вышедши из Парижа августа второго дня [по старому стилю. – А.Ч.], мы довольно счастливо сделали наш путь пешком, и прибыли сюда 16го дня <…>. Пришли сюда все здоровы и мало уставшие. Мы намерены здесь остановиться, потому что будет спокойнее, нежели в Риоме, которой только за полторы lieu от сюда»[769].

Напротив, Ромм почти не скрывает раздражения и пишет едва ли не вызывающе, подчеркнуто демонстрируя, что никоим образом не разделяет негативного отношения старого графа к происходящему во Франции: «Верные своему намерению, о котором мы известили Вас в своем последнем письме, мы покинули Париж. Мы прервали все полезные отношения, которые связывали бы нас в столь сложной ситуации с теми событиями, что стали для истории величайшим чудом, а для правителей – величайшим уроком»[770].

Возможно, отказавшись от поездки в Вену и избрав местом своего временного пребывания Жимо, Ромм еще надеялся, что отец его воспитанника переменит решение и позволит им остаться во Франции. Так, 5/16 сентября он пишет старшему Строганову: «Я узнал, что князь Голицын с сыновьями заняли оставленную нами квартиру. Мне сказали, что он собирается незамедлительно ехать в Россию, оставив, однако, сыновей в Париже. Подобное решение со стороны русского делает еще более загадочным то, которое Вы приняли в отношении своего сына»[771].

Впрочем, от старого графа уже мало что зависело. Упоминавшаяся выше депеша Симолина от 16/27 июля с известием о «неподобающем» поведении Павла Строганова достигла Петербурга 24 августа (н. ст.) и вызвала высочайший гнев. Екатерина II приложила к ней следующую резолюцию:

Читая вчерашние реляции Симолина из Парижа, полученные через Вену, о российских подданных за нужное нахожу сказать, чтоб оные непременно читаны были в Совете сего дня и чтоб графу Брюсу поручено было сказать графу Строганову, что учитель его сына Ром сего человека младого, ему порученного, вводит в клуб Жакобенов и Пропаганда [sic], учрежденный для взбунтования везде народов противу власти и властей, и чтоб он, Строганов, сына своего из таковых зловредных рук высвободил, ибо он, граф Брюс, того Рома в Петербург не впустит. Приложите сей лист к реляции Симолина, дабы ведали в Совете мое мнение[772].

О том, что случившемуся с младшим Строгановым императрица придавала весьма серьезное значение, свидетельствует и запись от 26 августа в дневнике ее кабинет-секретаря А.В. Храповицкого: «Повеление к Симолину, чтоб в Париже всем русским объявили приказание о скорейшем возвращении в отечество. Там сын гр. Ал[ександра] Сер[геевича] Строганова с учителем своим вошли в члены клуба Жакобинов de Propaganda Libertate»[773].

Из Франции же и далее продолжали поступать компрометирующие Павла Строганова сообщения. 11 сентября пришла депеша Симолина от 14/25 августа, где посланник, отвечая на запрос из Петербурга о возможном участии русских в манифестации «представителей народов мира» (в действительности это были просто ряженые) перед Национальным собранием, докладывал:

…Я склонен думать, что все русские, живущие в Париже, воздержались от участия в такой сумасбродной затее. Единственно, на кого может пасть подозрение, это на молодого графа Строганова, которым руководит гувернер с чрезвычайно экзальтированной головой. Меня уверяли, что оба они приняты в члены Якобинцкого клуба и проводят там все вечера. Ментор молодого человека, по имени Ромм, заставил его переменить свое имя, и вместо Строганова он называется теперь г. Очер; покинув дом в Сен-Жерменском предместье, в котором они жили, они запретили говорить, куда они переехали, и сообщать имя, которое себе присвоил этот молодой человек. Я усилил свои розыски и узнал через священника нашей посольской церкви, что они отправились две недели тому назад пешком, в матросском платье, в Риом, в Оверни, где они рассчитывают остаться надолго и куда им недавно были отвезены их вещи[774].

Участь Павла Строганова была решена. 21 сентября его отец написал Ромму: