Жилец

— Нет, всего несколько слов, — и, перейдя на пушту, добавила: — Я тебя знаю, мне очень нравится ваш язык, я пробовала его учить, но это очень трудно, да к тому же не с кем практиковаться. Меня зовут Гулиноз, коротко Гули, я двоюродная сестра Асада, студентка Гарвардского университета и, как ни странно, изучаю там азиатское искусство и, в частности, афганскую поэзию. Вот тот молодой человек по имени Сабри Джандад читает «Месневи» Руми, это двустишия их в этом произведении пять тысяч и все их Сабри знает на память, он и сам пишет, но не любит читать. А ты любишь поэзию?

— Очень, особенно французских поэтов.

— Прочти что-нибудь.

Я не помню, что читала, меня увлекла реакция Гули, она, не отрываясь смотрела на меня своими большими, почти черными глазами и беззвучно, одними губами повторяла за мной. Я видела, что она знает французский и стихи ей хорошо знакомы, поэтому попросила ее что-нибудь прочесть, попросила на французском и увидела по выражению глаз, что девушка поняла просьбу, но, смутившись, стала отказываться:

— Нет, Соня, так, как ты я не владею французским и читать стихи я могу разве что для себя одной. Если ты не возражаешь, я прочту свои, я обычно этого не делаю, но мне почему-то очень хочется прочесть тебе.

— Ну конечно, Гули, я с удовольствием послушаю.

— У нас сейчас очень популярна поэзия ландай, это как Месневи и манави, только женский вариант и пишут его в основном на пушту.

Гули, помолчав, начала негромко произносить слова, казалось разноцветные нити сплетаются в кружева, это было как песня птицы очень красиво и понятно, наверное, пушту я знаю лучше, чем дари. Мне очень нравилось, как читала Гули, и я просила ее еще и еще, пока она не устала. Потом мы с ней бродили по дому, говорили обо всем на свете. Со стороны казалось, что мы две подружки, которые долгое время не виделись, встретились и готовы проговорить вечность. В конце вечера мы и вправду стали подружками, договорились увидеться на следующий день после моей работы, так и произошло, а затем мы встречались каждый день вплоть до моего отъезда.

Несмотря на достаточно общительный нрав, у меня в жизни никогда не было подруг и я не испытывала потребности их иметь, а тут как будто обрела сестру. Службы центра не управляли развитием наших с Гули отношений, более того, никак на них не реагировали. Мне это очень нравилось, и с Гули я впервые за много лет чувствовала себя раскованно, мне хотелось делиться с ней моими переживаниями, девичьими секретиками и рассказать ей о наших с Асадом отношениях.

Иногда мы просто молча гуляли, взявшись за руки, и это было очень приятно и для меня, и для Гули. Увы, моя «практика» вскоре закончилась и пора было возвращаться домой.

Самолет прилетел поздно вечером, меня не встречали, наверное, проверяли, нет ли за мной «хвоста». На московскую квартиру я добралась самостоятельно. Асад приехал поздно вечером, точнее, ночью, он участвовал в работе какой-то официальной комиссии и раньше не мог освободиться, но все-таки в руках держал букет неизменных красных роз, вино и фрукты. Я была слегка обижена и недовольна, мол, почему он мне не сказал, что его дядя — президент страны, на что он спокойно возразил:

— Если бы я рассказал, ты бы испугалась и не только не поехала на мою родину, ты и со мной прекратила бы всякие отношения. Зная принципы работы спецслужб, а они у всех почти одинаковы, КГБ отлично осведомлено о наших отношениях и о моем дяде, и если до сих пор они никак не реагировали, то ты должна понять, нужно вести себя естественно, «нам нечего скрывать», но быть готовой, что тебе в любой момент могут задать неприятные вопросы, на которые придется отвечать.

Асад взял мои руки в свои и, глядя в глаза, серьезно сказал:

— Я хочу, чтобы ты была в моей жизни всегда, и мы не должны давать ни малейшего повода кому бы то ни было вмешиваться в наши отношения.

— О каких отношениях ты говоришь, если ни твое, ни мое государство не даст согласия на наш союз?

— Ты права, их согласия мы не получим никогда, но это не может помешать нам жить вместе, уж это зависит от нас. Кстати, все мои родственники в Кабуле от тебя в восторге, особенно моя сестричка Гули.

— Сестричка? Родная?

— Нет, двоюродная.

Я с искренней тревогой посмотрела в глаза Асада и спросила:

— Надеюсь, дядя с фотографии не ее папа?

Асад утвердительно кивнул головой. Впервые за много лет у меня на глаза навернулись настоящие слезы, было горько и обидно от осознания, что нашим отношениям с Гули пришел конец. Я, не сдерживая рыданий, по-детски сжав кулаки, бросилась на грудь Асада, обрушив на него слова упреков.

— Зачем ты это сделал? Я потеряла подругу и потеряла навсегда, теперь больше никогда не смогу поехать в Афганистан, а значит в будущем и быть с тобой, меня просто туда не выпустят. Что ты наделал?

Асад обнял меня за плечи, прижав к груди, нежно гладил по плечам и спине, приговаривая: «Не переживай, все будет хорошо».