Жилец

У девушки были мягкие, ласковые руки, а от случайного прикосновения к моему лицу ее влажного купальника у меня закружилась голова. Вокруг суетились женщины, дети — все громко обсуждали случившуюся драку, причем повода к драке никто не видел, поэтому симпатии окружающих были на моей стороне. И вдруг девушка случайно на миг прижала мою голову к своей груди и — о ужас! Я почувствовал, как мой не подававший доселе признаков жизни отросток в плавках зашевелился и стал быстро увеличиваться в размерах, норовя вырваться наружу. Во избежание позора я присел на корточки, а затем и вовсе сел на песок, поджав колени к подбородку. Женщины, подумав, что мне стало плохо всполошились. Кто-то предлагал вызвать скорую помощь, милицию, а одна женщина, узнавшая меня, предложила отвести домой или позвать мать. Ни один из этих вариантов меня никак не устраивал.

— Не надо милицию и скорую не надо мне уже нормально. Я быстро встал и побежал к воде, зайдя по пояс, долго умывался, пригоршнями лил воду на голову, пока прохлада не успокоила мой организм. Толпа потихоньку рассосалась, но Ленька и ребята, которые недавно избивали меня, стояли невдалеке, что-то обсуждали и временами посматривали в мою сторону. Наконец окончательно успокоенный я вышел из воды. Постояв немного в раздумье, я не спеша направился в сторону ребят. От неожиданности они притихли и застыли в растерянности.

Подойдя к Леньке, я молча протянул правую руку. Помедлив, Ленька молча ее пожал.

Ребята зашумели. Завязался разговор ни о чем, все что-то спрашивали, что-то предлагали. Такое радушие от парней я испытал впервые и это мне понравилось. Потом все вместе плавали, опять играли «в дурачка», о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Неожиданно для себя я стал центром компании. Перед тем как разойтись по домам, договорились встретиться вечером в парке. Вспомнив про вечерний поход на глей, я отказался и пообещал прийти завтра утром на ставок, на том и расстались.

На подходе к бараку я увидел стоявшую у двери мать. Она с тревогой всматривалась в мое лицо, судя по всему, уже знала о драке. «Сейчас начнется! — с досадой подумал я, — жрать охота, а она будет нотации читать».

— Саша, что случилось? Кто это тебя так? Я сейчас пойду к их родителям, так же можно без глаза оставить. И губа! Что они с тобой сделали?

На глазах у мамы появились слезы.

— Да ладно, мать, хватит причитать! — грубо прервал ее я, — пойдем домой, я есть хочу!

И обойдя ее, направился в сторону двери. Мама вытерла платком глаза, грустно посмотрела мне вслед: «А я и не заметила, когда он вырос, вот уже и грубить начал.»

Вечером я поднялся на глей, по пути зашел на автобусную остановку с намерением встретить Давида и помочь ему подняться наверх. На остановке, кроме бабки с ведром семечек, никого не было. Я подошел к столбу с расписанием, торгующая семечками бабка проинформировала, что вечерний автобус уже был, а из него вышел гражданин в шляпе, и он ушел в том направлении, и бабка рукой указала в сторону глея.

Давид уже сидел перед раскрытым мольбертом, но еще окончательно не отдышался, а рядом с мольбертом стоял откупоренный «огнетушитель» и уже неполный стакан вина. Увидев меня с рассеченной губой и подбитым глазом, художник развеселился:

— О, как я понимаю, судьба свела вас, рыцарь, в поединке с великаном или драконом и вы, конечно одержали очередную победу, а поверженный противник, сгорая от стыда, но при этом благодарный судьбе за честь сражаться с таким выдающимся рыцарем, сейчас держит путь в Тобосо, чтобы вручить свою судьбу в руки Дульсинеи, на ее справедливый суд. А впрочем, какой там рыцарь, у вас, сударь, как я гляжу, нет Росинанта и Санчо Пансы тоже нет, как нет и осла, ну хоть Дульсинея-то есть? Из-за чего была драка?

— Увы, я не рыцарь печального образа, — я театрально сделал глубокий реверанс, — и как вы справедливо заметили, нет у меня ни осла, ни Санчо Пансы, ко всему прочему и Дульсинеи нет, что касается Росината, то и его нет, а есть только старый велик, у него на раме написано «Россия», как вы считаете, он может сойти за Росинанта? — и не дожидаясь ответа, добавил: — А драка произошла черт знает из-за чего.

И неожиданно для себя я рассказал о драке, стараясь быть предельно объективным. Рассказал о том, что практически избил Леньку, рассказал о девушке на пляже и обо всем, что было потом. И как-то само собой получилось, я рассказал о сне и о поллюции, и о том, что у меня еще не было близости с женщиной, при этом не испытывал чувства неловкости.

Давид сидел молча, смотрел вдаль и пальцами левой руки перебирал кисти, как четки. Отхлебнув из стакана, он наполнил его почти до краев и протянул мне со словами: «На, пей!»

От неожиданности я немного опешил и тихо произнес:

— Я не пью.

«Это пока!» — Подумал Давид, а вслух сказал:

— И правильно делаешь, выпивка искажает восприятие жизни, делает ее проще, но бесцветнее.

— А вот ты? Ты же художник. Тебе вино не мешает ее воспринимать? — Спросил я.

— Э-э! Я другое дело, наоборот, без вина жизнь не воспринимаю вообще.