Жилец

— Э-э, да ты не в курсе! — Озабочено произнес Дод и после паузы продолжил. — Рекомендация — штука серьезная, это значит, что, тот, кто тебя рекомендует, берет на себя ответственность за идеологическую выдержанность твоего творения и подтверждает его литературную ценность, другими словами, выступает на твоей стороне, а это кроме ответственности еще и личное время, и нервы, и усилия, причем немалые, хотя бы потому, что поэтов много, а издательств мало, а самое главное, они у нас все государственные, а это значит, что они блюдут государственную идеологию. Как ты думаешь, много найдется профессиональных литераторов, которые будут поддерживать, будут проталкивать тебя, бороться за тебя? — и посмотрев на меня, добавил: — Совершенно верно, нет! Безусловно, такие люди есть, но их очень мало. Остается рассчитывать только на себя, а это значит обивать бюрократические пороги, заручаться поддержкой членов Союза писателей, и желательно маститых, а еще популяризировать свои творения, выступать перед аудиториями, принимать участие в различных литературных мероприятиях типа литературных вечеров, короче, делать все, чтобы тебя заметили, о тебе заговорили критики и при этом говорили необходимо. Все это тяжело, отнимает много сил и времени и, главное, этот тернистый ухабистый путь не имеет никакого отношения к поэзии. Многие талантливые поэты, встав на него, не выдерживали нагрузок и сходили в безызвестность, хорошо, если при этом не теряли себя, но чаще всего, их удел жалок. В противовес этим борцам отнюдь не с ветряными мельницами, существовали, существуют и будут существовать литераторы как я говорил, первой группы, к которой ты относишься, мягко говоря, без симпатии, а напрасно. Они если не от всех, то, по крайней мере, от многих искусственных, придуманных на пустом месте, а иногда и абсурдных препятствий автоматически освобождены. Прошедшим через литературный вуз создаются условия для вхождения в литературную среду через различные студенческие объединения, журналы, литературные мероприятия типа встреч с читателями или с маститыми литераторами, и это только малая часть.

Дод замолчал. Воспользовавшись паузой, я возразил:

— Печататься или не печататься — для меня не имеет никакого значения, я знаю одно, что по описанному тобой пути я не пойду, это не мое, для меня внутренняя свобода, возможность говорить и писать без оглядки только то, что я на самом деле хочу, — это самое главное, а остальное ерунда. Я пишу и буду писать для себя, а печатать или нет, как получится.

— Ты считаешь, писать для себя или, что все равно, в ящик стола — удел настоящего поэта. Я правильно тебя понимаю?

— Да!

Дод молчал, пил и курил, и мне говорить не хотелось. Докурив папиросу, Дод погасил окурок каблуком и не глядя на меня, сказал:

— Ты заблуждаешься, но переубедить тебя сложно, я не в силах, только время все тебе покажет, но, боюсь, будет слишком поздно, поезд ждать не будет, правильнее сказать, не может ждать.

В дальнейшем я часто вспоминал эти слова Дода и с возрастом отношение мое к ним менялось.

Прошло время длиною в жизнь, настоящим поэтом я так и не стал, и дело тут совсем не в литературном образовании. Пытаясь найти ответ на вопрос, почему так произошло, я пришел к выводу, что всю жизнь шел не тем путем, занимался нелюбимым делом, старался делать это честно, не увиливая, и чем старше я становился, тем больше энергии и сил от меня оно требовало. Поэзия постепенно, но достаточно быстро переместилась на второй, а затем и на третий план. Естественно, говорить о каких-то творческих успехах не имеет смысла. В моей душе место поэзии заняла тоска и там обосновалась на всю оставшуюся жизнь. Каким категорически неприемлемым для меня тогда казался официальный литературный путь, а ведь все сложилось бы по-другому, если бы литература стала для меня не хобби, а главной и единственной профессией. Иногда задумываюсь, действительно ли я этого не понимал, или подсознательно всё-таки понимал и боялся, а боялся чего? Со временем и на этот вопрос появился ответ — я не любил играть ни в какие игры, потому что очень болезненно воспринимал проигрыш. Я понимал свою уязвимость и мне казалось, что может случиться такой проигрыш, которому ничего не стоит раздавить, уничтожить меня. Я теперь понимаю, что поступление в литературный вуз невольно воспринималось мной как некая игра, в которой я, учитывая уровень моих знаний, мое отношение к учебе, обязательно бы проиграл и это был бы крах моей самооценки. Возможно, не отдавая себе отчета в этом, я убедил себя, что учеба вредна для настоящего поэта и с этим убеждением прожил всю жизнь? Сейчас, спустя многие годы, трудно это утверждать с уверенностью, но что-то во мне подсказывает, что так оно и было.