Жилец

Ну конечно, чертово либидо, как было вычитано позже у профессора Зигмунда Фрейда, подвигало то на отпетую наглость, то на постыдные унижения перед ничтожными, как спустя время выяснялось, девицами. Впрочем, тут он мало чем отличался от своих сверстников – пыжились все, каждый по-своему, но в конечном счете были одинаково нелепы, смешны и глуповаты. В их возрасте и начинается раздвоение личности. Душа, начитавшись прекрасных стихов, сотворяет идеал неземной красоты, подставляя смазливое личико прелестной Юленьки Вязовой, а похотливая ручонка в запертом туалете блудит, возбуждая «пред мысленным взором» картинки самого грязного разврата с тою же Юленькой. И вместе с облегчением плоти приходит жаркий стыд, и вечно даешь себе вечно нарушаемое честное слово, что никогда больше такое не повторится. И мрачно завидуешь страстному философу, Савонароле Седьмой московской гимназии Валерьяну Нащокину, до блеска в глазах очарованному стихами о Прекрасной Даме Косте Панину – уж они-то никогда такого срама не допускают. И даже Иллариону Смирнову, помешанному на мечтах о революции, – едва ли они совместимы с рукоблудием в запертой уборной.

Юленька держала Жоржа на почтительном расстоянии, но от себя далеко не отпускала, у нее было какое-то природное кокетство, чувство любовной интриги. Она благосклонно принимала стихотворные послания, внимательно слушала пространные тирады Жоржа обо всем на свете, и ему казалось, что она умна и образованна, хотя собственных Юленькиных суждений ни о современной музыке, ни о поэзии услышать так и не довелось: за ум принималось ее прилежное молчание и веселый смех, если ему на язык попадала нечаянная острота. Жорж вдохновлялся от собственных слов, его заносило, но бдительные руки вроде как незаметно подкрадывались обнять за талию, однако ж еще более бдительная талия не давалась, девушка вдруг становилась строга и неприступна.

Опытный человек Митька Сальников, встретивший их однажды в переулке и на этом основании выпытавший у Жоржа тайну его трудных отношений с Юленькой, дал авторитетный совет:

– Ты, Фелицианов, дурак. Девушка давно ждет от тебя поцелуя. Вот увидишь, после поцелуя никуда она от тебя не денется.

– Она же не даст. Ни одна гимназистка Чернышевского толком не читала, а его дурацкую мораль «умри, но не отдавай поцелуя без любви» наизусть знают все.

– Ну, конечно, может тебя оттолкнуть, но, если проявишь напор, поддастся. Поверь мне, я знаю женщин.

Митька женщин знал. Он, говорят, даже дурную болезнь подхватил в публичном доме на Трубной улице. Слухи об этом Сальников не опровергал, а только подсмеивался.

Прав оказался Митька-сердцеед. Да только что радости?

Дело было в пору экзаменов, теплый июнь стоял на дворе. Жорж и Юленька встретились в Петровском парке. Учебники и тетрадки были у каждого, и Жорж вбивал в Юленькину прелестную головку законы Ома – для полной цепи и для отдельного участка цепи – и жалел, что нет рядом Кости Панина, тот бы растолковал этого чертова Ома в два счета. Правда, с четвертой или пятой попытки объяснения сам понял и обошелся без Кости, на седьмой, что ли, раз и Юленька усвоила и смотрела на умного Жоржа благодарными глазами.

И, поймав ее благодарный взгляд, Жорж решительным ударом сбросил учебники и тетрадки со скамейки, обнял Юленьку и впился в нее, оторопевшую, губами. Она же замкнула рот, мычала, билась, но вдруг и впрямь сопротивление иссякло, и Юленька раскрыла измученные губки…

А Жорж в тот же момент почувствовал непредвиденно сильное возбуждение, боль, мгновенное семяизвержение и позор, позор. Он выпустил Юленьку из объятий, а ее лицо полыхало гневом:

– Мужлан! Мне же больно! Не смей подходить ко мне!

И собрала с земли тетрадки и книжки и убежала прочь, оставив Жоржа краснеть от стыда, страдать от невыносимой боли, которая будет преследовать его недели две.

Это ж когда он поймет, что всего-то навсего у обоих произошло половое созревание, что надо было просто погладить, утешить, успокоить новым поцелуем… А тогда, тогда Жорж надолго был оскорблен собственным организмом. Юленьке он больше не звонил по телефону, он даже ступить во Вспольный переулок не мог и старался обойти его, если дорога пролегала с Тверской к Малой Никитской.

Москва город маленький, через год в фойе консерватории, в буфете, Жорж присел за стол с чашечкой кофе, отпил глоток, услышал:

– Здесь свободно?

Оглянулся – Юленька.

Разумеется, она была не одна, с молодым жандармским офицером, тоже, кстати, Жоржем, легкая болтовня ни о чем, хотя оба Жоржа были напряжены и смотрели друг на друга с изрядной долей вражды. Фелицианова даже оскорбило то, что он оказался тезкой с молодым жандармом, не любил он этих господ, добровольных служителей зла. Когда прозвенел звонок, Юленька шепнула: «Позвони мне, пожалуйста. Завтра же».