Жили-были люди… Сборник

Меркенцевы перебрались на соседний участок, но, как ни крути, забор-то с Кузнецовыми-Савельевыми общий, весь день друг у друга перед глазами. Сестры продолжали ругаться, но чувствовалось уже, что это как-то не всерьез. Орали они друг на друга по-прежнему, обзывали одна другую то курицей, то стервой, то сумасшедшей, но детей выпасали по очереди, без слов занимали одна другой деньги, вместе возили мать по врачам и в собес, а когда весь большой клан Кузнецовых собирался на семейные праздники, пели, сидя бок о бок, как в юности.

У Катерины с работой тоже сложилось неплохо: главбух. Ее опыт, умение и чутье оценили, когда фирмы и фирмочки множились, как грибы после дождя, и хорошие бухгалтера стоили на вес золота. Наконец-то вздохнули они с мужем посвободнее, перестали считать копейки и растягивать стиральный порошок до зарплаты; и девчонки Катеринины, умницы, выросли, выучились, не бедствовали, пару раз даже за границу ездили, то ли по обмену опытом каким-то, то ли в командировках.

Ляльки остались все такими же похожими внешне, обе почти не раздались вширь, коротко стригли темные волосы и прически укладывали похожие. Дети, многочисленные подросшие племянники и внуки, долго путали их, тетю Катю называли тетей Машей, а тетю Машу окликая тетей Катей, а то и – со спины – вовсе «мам». Но одевались они теперь по-разному: Катерина, как и раньше, любила яркие, цветные длинные юбки и блузки, Мария предпочитала строгие костюмы, потемнее и построже, или свитера с брюками.

Разругались Ляльки, и сильно, когда умерла мать. Что ж вы хотите, наследство всякую семью на прочность проверяет. Родительский дом по завещанию отходил Катерине, с условием, что та часть денег выделяет сестре и брату. Мария обиделась и на мать-покойницу, и на Константина, что не повлиял, не потребовал продажи дома, и, конечно, на сестру:

– Прибрала маму к рукам, заграбастала себе дом. У самой квартира, машина, фирма, и все ей мало.

О том, что Катерина и отца хоронила, и с матерью по ночам не спала, когда та болела, Мария не упоминала. И теперь уже сестра обижалась на нее за это.

Софья, когда умирала, уже задыхаясь, цепляясь за руку Катерины, шептала:

– Дружно… живите… Вы родные люди… помирись с Машей, помирись…

Куда там.

Константин, глядя на них, говорил невесело:

– Ляльки зажигают.

Пробовал он поговорить и с Катериной, и с Марией по отдельности, спрашивал каждую: ну чего вам не живется? что делите-то всю жизнь? Сестры в ответ вываливали на него такое количество обид и претензий – с самого детства, что Константин в конце концов махнул рукой. Сами не маленькие, пусть разбираются.

С братом, впрочем, Катерина и Мария помирились быстро. Константин строго и коротко сказал обеим еще в тот день, когда огласили завещание:

– Это не наш дом, а родительский. Как мама решила, так и сделала. Кто я такой, чтоб ей условия ставить?

– Эта стерва науськала, – зло процедила Мария. – Все себе гребет, все ей мало.

– Ты, – вскинулась Катерина, – ты хоть раз за мамой горшок вынесла? Ты, что ли, с ней сидела по ночам, когда она спать не могла? Ты по больницам ее возила? Да ты в своей загранице палец о палец не ударила, пока я тут мудохалась, а теперь еще что-то требуешь?

Константин посмотрел на обеих, махнул рукой и молча вышел.

Обиду свою несли Ляльки по родне. Каждая нашла себе в большом клане союзников и жаловалась им, и требовала подтверждения: ну ведь правда же, ну права же я? Сестры, братья, тетки и дядья, уже состарившиеся, больные, пытались успокоить, примирить их – тщетно. Живущие бок о бок, после смерти матери не разговаривали они, не ходили друг к другу в гости почти два года.

– Ненавижу ее, – говорила Мария сестрам. – Всю жизнь мне сломала. Из-за нее я с Мишей уехала – чтоб ее не видеть, не слышать. А теперь она меня и дома лишила…

– Сволочь она, – говорила Катерина брату, – всю жизнь меня терпеть не могла, матери в уши дула, все на меня наговаривала. Мама только перед смертью поняла, что из нас чего стоит…

Пока мать болела, Катерина жила с ней: тяжело было мотаться из одного конца города в другой. После похорон они с мужем оставили свою городскую квартиру дочкам и окончательно осели в родительском доме. Заново перекрыли крышу и починили сарай, сделали ремонт в комнатах, снова развели кур и с удовольствием обихаживали огород. Только в сторону забора, туда, где стоял дом сестры, старалась Катерина не смотреть. Родня, приезжавшая в гости, не знала, к кому из них заходить вперед: свернешь к Катерине – Мария потом выскажет, зайдешь к Марии – у Катерины обида на всю жизнь.

Через несколько лет Мария развелась – не выдержала пьянства мужа. Наблюдать, как на твоих глазах превращается в животное человек, которого ты любишь – испытание не для всякого. Дети, уже взрослые, мать поддержали, но отца не забывали: навещали, привозили продукты, когда-никогда убирались в запущенной однушке, которую он купил после развода. И скатился, сгинул очень быстро, за несколько лет; смерть его оказалась бессмысленной и безмятежной – замерз зимой в сугробе. Мария, узнав про это, долго молчала, а потом сказала жестко: