Жили-были на войне

Мост нещадно бомбила немецкая авиация, но, укрытый дымовой завесой и мощным огнем зениток, он, однако, не пострадал. Танки благополучно переправились на другой берег.

Но когда танки прошли, один из понтонов посреди реки стал медленно опускаться, заполняясь водой. А из понтона, мокрый, с перекошенным от страха лицом, вылез на искореженный настил этот самый Степан Говяда.

Оказалось, что, прячась от бомбежки в понтоне, что само по себе достаточно глупо, он заснул и проснулся, когда почувствовал, что бок у него мокрый. И увидел, что осколком пробило дно, а из дыры хлещет вода. То ли спасая переправу, то ли боясь захлебнуться – это осталось не вполне ясным, – он прижался к дыре своим обширным задом и остановил течь. А тем самым – спас переправу. Во всяком случае, танки генерала Рыбалко благополучно переправились на другой берег.

И если подвигом является такой поступок, который способствует успеху боевых действий, а в данном случае нашему наступлению, то поступок рядового Степана Говяды, безусловно, является подвигом.

Переправа через Шпрее была операцией чрезвычайно важной, так сказать стратегической, а потому за ней наблюдал лично командир бригады, генерал-лейтенант Круглов.

Пока солдаты заменяли поврежденный понтон и срочно восстанавливали настил, генералу со смехом рассказали о случае с Говядой. Однако генерал выслушал это без улыбки и приказал представить рядового Говяду к ордену Красного Знамени.

Приказ генерала вызвал некоторую растерянность у начальника штаба майора Лосева – уж очень, мягко говоря, своеобразный случай. Но приказ есть приказ.

Правда, майор подумал, что генералу явно недостает чувства юмора. Но возможно, генерал полагал, что эту переправу разумно отметить героическим поступком, дабы придать ей большее значение.

Написать представление к награждению Степана Говяды орденом Красного Знамени майор Лосев поручил писарю штаба Марату Гавриловичу Сухорукову.

Марат Гаврилович страдал плоскостопием. Из-за этого плоскостопия его от действительной службы освободили и выдали так называемый белый билет. Вообще-то плоскостопие его нисколько не беспокоило, но Марат Гаврилович, возможно в силу своего весьма малого роста, был в высшей степени самолюбив, и наличие этого физического недостатка ущемляло весьма чувствительно его самолюбие, делало человеком как бы не вполне полноценным.

В детстве он, как и все мальчишки, мечтал о подвигах, хотел стать летчиком или пограничником, но жизнь сложилась так, что стал он всего-навсего делопроизводителем районного строительного треста.

Однако мечты о подвиге не оставляли его. И потому, как только началась война, Марат Гаврилович явился в военкомат и подал заявление с просьбой отправить его на фронт. Он уже представлял себе, как с винтовкой наперевес, с криками “ура!” преследует отступающих немцев, а то и в танке давит мощными гусеницами огневые точки врага.

Просьбу его удовлетворили, но отправили не на фронт, а в запасной саперный батальон, куда-то за Урал. А поскольку у него был прекрасный, почти каллиграфический почерк, то и определили его в писари. Примириться с таким положением Марат Гаврилович никак не мог и всеми силами добивался отправки в действующую армию. Своего он добился, но ему снова не повезло: и на фронте, опираясь на данные его личного дела, его опять-таки назначили писарем.

Надо сказать, что Марат Гаврилович обладал не только красивым почерком, но еще и склонностью к сочинительству. До войны он регулярно посылал в местную газету статейки о трудовых подвигах простых советских людей, и одна из них, правда в сильно урезанном виде, была даже напечатана. И, конечно, во фронтовой газете “За Родину” время от времени появлялись его заметки о подвигах солдат и офицеров части, в которой он служил.

Так и вышло, что представления к награждению орденами и медалями бойцов своего понтонно-мостового батальона писал именно он, Марат Гаврилович Сухоруков.

Особо гордился он тем, что все, на кого он писал представления, получали именно те награды, к которым их представляли. Марат Гаврилович хорошо знал, какие подвиги соответствуют, скажем, ордену Славы, какие – ордену Отечественной войны первой степени, а какие – ордену Отечественной войны второй степени. Он хорошо изучил все эти тонкости.

Было у него, не скроем, одно тайное, как теперь сказали бы, “хобби”: в спокойные периоды, когда передовые части уходили далеко вперед и на переправах царило относительное спокойствие, Марат Гаврилович развлекался тем, что писал представления к наградам на самого себя, измышляя при этом самые красивые, самые героические подвиги. Никакой корысти в этом не было, меньше всего писарь Сухоруков рассчитывал на какую-либо награду. А было это порывом вдохновения, в какой-то мере – психологической компенсацией.

Во всяком случае, это занятие отчасти примиряло его ущемленное самолюбие с малопочетной должностью и давало выход страсти к сочинительству.