Жили два друга

Я о другом думаю - о том дне, когда в эту тетрадь выплеснется все, что пережил, передумал. Когда поставлю последнюю точку, я такой праздник отмочу. Из-под земли достану дюжину бутылок вина. Прямо на самолетной стоянке шашлык жарить будем. А читать? Читать самым первым ты будешь. Потом Зара рукопись получит. И если вам обоим понравится, в печать отправлю...

Ночь стояла за остывшими стенами землянки. Чад от светильника лез в глаза и ноздри. Бродила тень от пламени по стене, копоть струйками поднималась к низкому потолку. Соломенный матрас, на котором спали Заморин и Рамазапов, источал острый запах мешковины. Душно было в землянке, и синий воздух вис под низкими сводами. Узкой ладонью Пчелинцев ласково погладил клеенчатый переплет толстой тетради.

- Привык я к ней, - признался он почти нежно. - А у тебя такая есть, Николай?

- Что? - опешил Демин.

- Тетрадка такая!

- Почему же она у меня должна быть?

- Ты же ведь тоже сочиняешь, - убежденно сказал воздушный стрелок.

- Чудишь, - пробормотал Демин.

- А листок, забытый тобою на скамэйке? Скажи "папаше" Заморину спасибо, что он его у ветра вырвал.

Испугался, что там какие-либо секретные данные, за потерю которых командира экипажа по головке пе погладят. Видел бы ты, как он за этим листком гнался.

Пыхтит, глаза как у быка, кровью налились. Пейзажик!

Демин потрогал желтый ремешок планшетки, сдавленно хохотнул:

- Словом, спас крупное художественное произведение.

- Не говори так, - строго остановил его стрелок. - Человек, взявшийся за перо, никогда нэ зиаот, чем это окончится.

- Теория, - прервал его Демин, - а я практик. Не получаются у меня стихи. Задумаю написать, два-три куплета сложу, а дальше ни в зуб ногой. Я, например, недавно песню начал писать. Вот послушай, если хочешь.

Демин и сам не заметил, как робко он это произнес.

От Пчелинцева эта перемена не утаилась.

- Читай, читай, - потребовал он.

- Я сейчас, - виновато проговорил Демин. - Дай только откашляться. Сажи у вас от этого коптильника развелось - не продохнешь.

В эту минуту Заморил пробормотал что-то неразборчивое во сне, и оба о опаской на него поглядели. Им сейчас было хорошо вдвоем.

- Так я все-таки начну, - повторил Де.мин и, опуская глаза, голосом чужим и неповинующимся стал читать:

Нас родная страна растила.

Нас могучий ласкал простор,

Истребителей грозная сила,

Громче песни звени, мотор.

Над просторами сел и пашен

Мы проходим в железном строю,

Защитим мы Родину пашу,

Пусть об этом пилоты поют.

Голос Демина затух. В землянке стало тихо, только извне доносился то окрик часового, то приглушенное урчание проехавшей автомашины, то отдаленное громыхание артиллерии.

- А дальше? - задумчиво окликнул своего командира Пчелинцев.

- Это и все.

- Гм... маловато.

- Согласен, - вздохнул подавленно Демин, - всегда у меня так получается. Напишу два-три куплета - и баста.

- Прочитай что-нибудь еще.

- Я тебе вот это, - сказал Демин, - оно мне почему-то больше нравится.

Ночью, когда месяц стынет

Одиноко над селом,

Мама думает о сыне,

Долго думает о нем.

Где-то он? Ложатся мины,

Бомбы рвутся над землей..

Сын проходит невредимый.

Сильный, храбрый, волевой.

Гром сражений отгрохочет,

Фронтовой растает дым,

Может, днем, а может, ночью

Воротится к тебе сын...

- У меня таких много, - прервав чтение, с пафосом заявил Демин. - И почти все неоконченные.

- Плохо. Ты не настойчивый. - Тень от лохматой головы Пчелннцева заколыхалась на глиняной стене.

- Видно, поэта из меня никогда не получится, - признался Демин.

- Нет, отчего же? - возразил Пчелинцев. - В твоих стихах есть изъяны. И рифмы слабые, и слова стертые. А вот чувства есть, и кто его знает, будешь упорным, может, начнешь писать по-настоящему. В начало пути человек не всегда знает, куда приведет его избранная дорога.

Демин с удивлением смотрел на своего ровесника. Никогда он не видел Пчелинцева таким. Тот же несбритьш пушок на мягком подбородке, те же русые вихры на голове и тонкие, хрупкие, как у музыканта, кисти рук, но в глазах совсем иное выражение: в них и добрые огоньки, и строгость, и задумчивость увлеченного человека.

- Знаешь, кого ты мне сейчас напомнил? - внезапно прервал его Демин. Моего первого инструктора лейтенанта Прийму. Соберет он, бывало, нас, курсантов-желторотиков, и начнет говорить об ошибках в технике пилотирования, случаи всякие приводить из летной жизни. Так интересно говорит - заслушаешься. Вот и ты, Леня, так со мной про стихи.

Пчелинцев отрицательно замотал головой:

- Какой из меня инструктор, да ещё по поэзии.

- Нет, ты не говори. - горячо остановил его Демин. - Для меня ты инструктор. Потому что ты знаешь то, чего не знаю я. Теперь я по-настоящему верю, что книгу свою ты напишешь, Леня, и Зара её прочтет первой, а я вторым.

Пчелинцев благодарно улыбнулся:

- Она очень строгая, наша Зара. Как знать, может быть, моя книга ей совсем не понравится.