Читаем Жили два друга полностью

- Подожди, подожди, командир, - отмахнулся Пчетшнцев. - Я его, ракалью, сейчас, сейчас... - Из-под пилотки с веселым стрекотом выпрыгнул серый кузпечик и скрылся в траве. "Ну и пу, - развел руками старший лейтенант, - через три-четыре минуты выруливать, а он кузнечиков ловит. Ну ребенок великовозрастный!"

- Сержант Пчелинцев! - громко оказал Демин.

Леонид неуклюже взмахнул руками, нахлобучил серую от пыли пилотку, вытянул руки по швам.

- Слушаюсь, командир.

- Ну как не стыдно, Леня! - проворчал Демин. - Идем на сложную цель, а ты игрушки затеял Пчелинцев посмотрел на него обезоруживающе ясными глазами, щеки его побледнели.

- Да, нам же лететь... виноват, командир, больше не буду.

В его голосе прозвучала такая усталость, что у Деми - на сжалось сердце.

- Смотри, Леня. - Николай взял в руки планшетку. - До Вислы идем курсом двести восемьдесят семь.

Линию фронта пересекаем вот здесь. От этой деревни остался пепел. Здесь истребители могут атаковать с любых ракурсов. Варшаву обходим. На цель будем заходить от этого вот леска с высоты триста метров. А дальше по обстановке.

Тонкие брови у Пчелинцева взметнулись.

- Зачем же на высоте триста метров? Гораздо резоннее выйти к станции на бреющем, сделать "горку" и атаковать. Больше внезапности и меньше риска.

- Смотри ты, какой умник! - сердито заметил Демин. - Когда станешь полком командовать, тогда и будешь принимать решения. Очень нужна мне сейчас твоя критика. - Демин внезапно осекся, потому что вспомнил, что и сам на предварительной подготовке высказал такое же точно мнение.

- Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, - сказал Пчелинцев примирительно и, кинув пилотку на чехол, разостланный Замориным за хвостом самолета, стал натягивать на голову шлемофон.

- Смотри, Ленька, в полете как можно больше внимания. Как можно чаще сообщай, как ложатся разрывы, А эту химию мы накроем.

- И вы, маэстро, сочините новую песепку для фронтового ансамбля? поддел Пчелинцев. В шлемофоне он походил на девушку с нежным очерком губ и белизною щек.

- Пошел вон, дурак! - незлобиво выругался Демин.

Не успели они закрепиться ремнями в тесных кабинах, пахнущих нитролаком и металлом, как л воздух ушла третья сигнальная ракета.

- Я - Удав-тринадцать, я - Удав-тринадцать, - доложил Демин командиру группы Чичико Белашвили. - Выруливать и взлетать готов.

- Выруливать разрешаю, - ответил невидимый Чичико.

Зарываясь в пыль, поднятую самолетами, Демин повел свою машину к середине аэродрома. Вырулив на взлетную полосу, осмотрелся. Все двенадцать самолетов стояли пара к паре "в затылок". Осатанело кромсали голубой воздух черные трехлопастные винты. Гудели на малых оборотах моторы.

- Пошли! - вдруг яростно выкрикнул Белашвили, и первая пара ИЛов начала разбег.

Хорошее слово - разбег! Так же как и в жизни, в авиации надо хорошо разбежаться, чтобы потом стремительно набрать высоту. Так же как и в жизни, не умеющие вовремя набрать высоту и выдержать заданную скорость, неизбежно падают на землю в строгом соответствии с законом всемирного тяготения, открытым стариком Ньютоном в тот момент, когда на него упало яблоко.

Но в эскадрилье Чичико Белашвили были опытные летчики. Они до того быстро выполнили взлет и так точно построились клином, что даже полковник Заворыгин, провожая пх цепким взглядом с земли, одобрительно покачал головой, сказав начальнику штаба:

- Запиши им по благодарности, Колосов. Каким изумительным строем пошли. Как на параде. Крыло в крыло.

А Чичико Белашвили, словно желая подтвердить вышесказанное, прежде чем лечь на боевой курс, ещё раз провел над штабной землянкой свою группу в двенадцать самолетов на высоте каких-нибудь пятидесяти метров.

С грозным гулом промчались тяжелые ИЛы над выцветающим по-осеннему травяным аэродромом и улетели на запад.

- Молодчина, Белашвили, - заметил Заворыгин. - Вот что называется собранный офицер.

- Да и Демин хорош, - прибавил начальник шгаба. - Посмотрите-ка, товарищ командир, как он повел свое звено.

Но Демин этой похвалы не слышал. Он делал все то, что должен делать летчик, совершающий полет в плотном строю. Бросал короткие взгляды на рядом идущие машины, чтобы не приблизиться к ним и не нарушить заданный интервал в два размаха крыла. Скользил глазами по черным стрелкам приборов, показывающих курс, высоту, скорость, давление масла и расход топлива, делал тонкие и точные движения ручкой управления и ножными педалями и успевал время от времени окликать своего воздушного стрелка вольной, совсем не уставной фразой:

- Что скажешь, Леня? Сзади все чисто?

И стрелок, подделываясь под его топ, отвечал так же вольно:

- Как в сказке, товарищ Удав-тринадцать.

- А разве в сказках все чисто? - смеялся Демин. - Одной нечистой силы сколько!

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное