Жили мы на войне

Согласились они. Взвалил я танкистов на спину, и поползли этакой троицей-каракатицей. У фашистов, видно, бдительность притупилась, думали, что всех нас прикончили, ничего они не услышали. Добрались мы до танка благополучно. По одному затащил я их в танк, устроились — они впереди, а я где-то в закутке приспособился.

Поговорили танкисты между собой, посоветовались, потом слышу: загремел мотор. Меня этот шум так надвое и разрезал, потому что я все тихо старался сделать, дыхание и то сдерживал, а тут… Ну и пошло. Машина дернулась, я головой о заднюю стенку — трах! Машина притормозила — я о переднюю стенку, а потом уж и боковые головой начал молотить. Вот что скажу вам, ребята: быть танкистом на войне — самое что ни на есть трудное дело. О броню головой стукает, кишки в животе путаются, а еще бензин с маслом в нос бьет. Чуть я на волю не сиганул. Был момент, полез было на стенку, да вовремя сообразил: немцы же вокруг.

Рванули мы по всем кострам, да ребята еще из пулемета немцам жару добавили. Из пушки не стреляли: некому было. Затрясло меня еще сильнее, а танкисты веселые стали.

— Эй, пехота, не бойся, теперь вырвались, теперь они не погонятся, с нашими встретиться побоятся, — кричат мне.

А я слова в ответ произнести не могу. Потом остановились.

— Ну, скоро у своих будем, — говорят танкисты.

И стал я тут соображать.

— Вот что, — говорю, — товарищи. Сейчас мы перед своими появимся и они нас, как миленьких, из пушек расстреляют. Откуда им знать, что в немецком танке свои разъезжают.

— А ведь и правда, — отвечают танкисты. — Что же делать?

— А то, — говорю, — что, кто в ногу ранен, снимай сапог.

Начал офицер разуваться. Портянка от крови набухла, сапог не снимается. Наконец, разрезали мы его чем-то, подали мне танкисты какой-то стальной прут, укрепил я на нем красную портянку и к немецкому танку этот флаг прикрепил. Двинулись дальше и тут слышим: первый снаряд разорвался, потом еще один, а потом совсем зачастили.

— Ребята! — кричу танкистам. — Давайте бросим мы к чертовой бабушке этот самый немецкий танк, пешими хоть и дольше, зато безопасней.

— Этот танк еще пригодится нам, — кричат они мне в ответ. — Бабы в тылу на нем пахать будут.

— Тогда давайте я вылезу, буду махать флагом, наши мигом поймут.

— Вот это, — отвечают, — дело.

Вылез я, замахал, закричал, что есть мочи. Тут и стрельба прекратилась.

— Вот я спрашиваю, — неожиданно закончил свой рассказ Поделкин, — ну разве я не везучий? Пуля меня не взяла, граната рядом разорвалась — не задела, балка трухлявой оказалась, танк я нашел, танкистов доставил, свои артиллеристы в нас не попали, а главное — в танке том немцы карты оставили, мы их командованию передали. А что касается картотеки, так есть она у немцев, и явно в ней первой моя фамилия значится. Потому так и получается: как чуть какая заваруха — все пули, все мины-снаряды на меня нацелены. Только жив я до сих пор и думаю, что до самого конца войны жив останусь.

АЛЛЮР ТРИ КРЕСТА

Или я чем-то понравился командиру полка, или просто под руку попался — не знаю. Только подозвал он меня и приказал доставить донесение в штаб дивизии.

— И чтоб одна нога здесь, другая — там, — предупредил.

Я уж было побежал, но подполковник окликнул, спросил:

— На коне доводилось ездить? — И, не дожидаясь ответа, заключил: — Берите — и аллюр три креста.

Вывели мне коня. Откровенно говоря, на боевого коня эта понурая лошадка мало смахивала. Стояла, опустив голову, не обращая на меня никакого внимания. Взял я ее под уздцы, стою, жду.

— Ты чего? — спрашивает меня интендант. — У тебя же аллюр три креста. Скачи, братец.

— Как скачи? — ужаснулся я. — Мне бричка нужна.

— Чего-чего? Бричка? — капитан, издеваясь, даже приложил руку к уху. — Друг ситный, ты случайно там, на передовой, контужен не был? У меня каждая бричка на вес золота: одни снаряды возят, другие — раненых. Скачи верхом.

— Ну хоть седло дайте.

— Это можно. Эй, дайте лейтенанту седло!

Принесли седло, стали прилаживать его к лошади! Она и на это ноль внимания.

«Ничего, — думаю, — лошаденка смирная, как-нибудь поладим с ней». Вспомнил я, как в детстве вместе с отцом ездил на лошади из Челябинска в Копейск. Ехали густым березовым лесом, что рос между этими городами, и сломалась у нас оглобля. Я было заволновался, но отец взял в руки топор, вырубил деревце и скрепил им с помощью вожжей сломанную оглоблю. Этим случаем мое общение с лошадьми и ограничивалось.