Жёлтая виолончель

Намного лучше сохранились воспоминания о том, как я вернулся в Москву, встретился с Жоркой и Пашей, как мы замутили-таки нашу контору, которую, правда, больше использовал Жорка для своих целей. Я помнил Жупанова и его дочку, помнил Элемента. Да, Элемента помнил хорошо, потому что в него вложил кучу идей, времени и, пожалуй, часть души. Ну, и ещё потому, что он часто лез ко мне с философскими разговорами и, признаться, порядком надоел.

Ещё лучше я помнил текущую работу. Митинги по утрам, длинный список нерешённых проблем, достаточно интересные и сложные задачи, которые требовали от меня постоянного развития. И людей с работы – застенчивого и тихого Сашу, который всё время меня хвалил, даже если я делал полную ерунду, строгую и немного нервную Юлю, эрудированного во всех областях Антона, чудаковатую Любу, которая страдала, кажется, всеми возможными фобиями и непрерывно от них лечилась, а также соблюдала все посты, кодекс чести самурая и фэн-шуй.

Но самым ярким, что заполняло сейчас мою память, были картинки из нашей жизни с Верой. Наши лёгкие ссоры и нежные примирения, наши споры об уместности использования гекзаметра в романтической поэзии, об истинном смысле сцен из «Улисса» и о справедливости утверждений Ротбарда, что частная собственность – это естественное и неотъемлемое свойство человеческой природы. Я помнил бурные ночи, когда мы вновь и вновь решали заняться любовью, хотя уже и не было сил. Помнил прогулки по центру Москвы, где каждый успел найти для себя что-то родное и делился этим с другим. Помнил, как ухаживали мы друг за другом во время болезней. Помнил, как первый раз увидел нечто живое внутри Веры на УЗИ.

Ещё я много чего помнил. «Пой, о богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, гибельный гнев, причинивший ахейцам страданья без счёта». Похоже, я помнил наизусть «Илиаду», «Одиссею» и «Энеиду» на нескольких языках. Фраза насчёт гнева, кстати, вызывала у меня некие неясные ассоциации, которые я пока не мог превратить в мысль.

Я повернулся на бок. Вера лежала рядом, лицом ко мне, с полуоткрытым ртом, и, кажется, спала. Я был поражён тем, какая у неё бледная, нежная кожа. Практически белая. Губы оказались бледно-розовыми, а глаз – серым…

– Ты что, не спишь? – сказала Вера, глядя на меня одним сонным глазом.

– Нет, – ответил я.

– Ну, и как ты?

– Отлично, – сказал я. – Так вот ты какого цвета…

Вера закрывает глаз и улыбается.

– И что, вспомнил что-нибудь?

– Я вспомнил всё.

Я хотел спросить её о чём-то, но вдруг осознал, что, на самом-то деле, в моей картине мира остался один существенный изъян.

– Слушай, – сказал я озадаченно, – а как я здесь оказался?

– Пришёл, – сказала Вера. Похоже, она окончательно проснулась, потому что потянулась, открыла глаза и присела. – Пришёл очень поздно вчера вечером, весь день на телефон не отвечал. Пришёл и брякнулся спать. Спрашивать пыталась тебя, где был, и как результаты твоего похода к психологу, но ты нёс какую-то невменяемую чушь. Я даже решила, что ты пьян, но вроде не пахло.

– Да не пил я, – сказал я неуверенно. – Хотя не знаю точно. А что за чушь?

– Какая чушь?

– Ну, что за чушь я нёс?

– Я не помню. Про парадоксальные миры и какую-то проблему Иванова-Зильбера. Очень трудно было понять. Ты бессвязно говорил.

– Странно, – сказал я. – Я пришёл к нему утром. Сеанс длился максимум час.

– Ты, кстати, визитку этого психолога на столе оставил, – сказала Вера. – Я по тому телефону тоже пробовала звонить. Какая-то тётка говорила мне, что это приёмная комиссия.

– Приёмная комиссия? – я пытался понять, что это означало, и не мог.

– Да ты не волнуйся так, – сказала Вера. – Я, собственно, хотела попросить тебя вынести оставшийся мусор, а тебя всё не было. В конце концов вынесла сама.

Я огляделся. В комнате царил образцовый порядок. Она была практически пустой, не считая верёвок с подвесными шкафами и одной книжной полки в углу.

– Ты молодец, – сказал я. – Но тебе же нельзя напрягаться.

– Там всё не тяжёлое было, – сказала Вера. – И я за несколько раз.

Я смотрел на неё и понимал, что, в общем-то, мне не очень хочется сейчас анализировать прошлое. Можно было склеивать кусочки, искать противоречия, но те воспоминания, которые были для меня по-настоящему ценными, были связаны с Верой. И она сидела рядом со мной, свежая, отдохнувшая. Волосы начали немного отрастать.

– Тебе пойдёт каре, – сказал я почему-то.

Вера усмехнулась.

– А ты помнишь, как мы с тобой в кино ходили? Я тогда платье надела и стала похожа на трансвестита.

– Помню, – я пожал плечами. – Мне понравилось.

– Ну, значит, тебе нравятся трансвеститы, – сказала Вера.

– Только один, – я поцеловал её. Она ответила.

Я стащил с неё майку.

– А тебе можно? – вдруг забеспокоился я, заметив едва заметную выпуклость живота.

– Да можно, конечно, – ответила Вера.

Я обнял её, поцеловал в шею. Она откинулась на подушку.

– Странная из меня получится мама, – сказала она.

– Лучшая на свете, – сказал я. – Сильная и красивая.

– Как Аполлон, – улыбнулась она.

– Аполлону до тебя как до Луны, – сказал я и в доказательство поцеловал её грудь.