Жёлтая виолончель

На улице прохладно, сыро. У меня на руках волосы немедленно встают торчком. Мы движемся узкой петляющей тропинкой между домов. Подъезд. Вера набирает код. Вроде бы 7-6-1. Наверно, номер квартиры. Через пару секунд из динамика раздаётся старушечий голос, искажённый цифровыми шумами. Кажется, она сказала «Кто там?», но не могу утверждать.

– Это я, баба Наташа, – говорит Вера. – И друг со мной.

Домофон пищит, пропуская нас в подъезд. Едем на засранном скрипящем лифте вверх. Высоко. Пока едем, читаю надписи. Интересно, что такое «дота» и почему она «форева». Хотя, в общем, не очень интересно. Мало ли чем увлекается нонче молодёжь. Вот в наше время… Хм. Не помню, что было в наше время. Но мы были круты, это я уверен.

Тёмный коридорчик. Приоткрывается дверь. Через щель пробивается зеленоватый свет. Вера стучит по косяку и входит. Я за ней.

– Баба Наташа! – громко говорит Вера. – Мы пришли.

Я притворяю за собой дверь. Мы в тесном коридорчике, где слева стоит маленькая крашеная табуреточка, а справа – рогатая деревянная вешалка на кривых ножках, на которой висит одинокий тёмно-синий плащ. Интересно, он действительно синий или серый, а мои глаза его раскрасили?

– Ой, Верочка, привет! – из комнаты, которая освещена лучше, чем коридор, появляется тёмный коротенький силуэт, который вырисовывается в аккуратную седую старушку с жиденькими седыми волосами, собранными в пучок. Лицо мне кажется смутно знакомым. – Что-то вы так быстро поднялись? Я и подбежать к двери не успела.

– Здравствуйте, баба Наташа. Мы на лифте, – говорит Вера, снимая ботинки. – А то я не одна, а человек вон болеет. Не дойдёт ещё по лестнице.

– Здравствуйте, – говорю я.

Баба Наташа рассматривает меня пристальным взглядом примерно секунду, потом её морщинистое лицо начинает улыбаться:

– Ну, здравствуй, человек. Как звать?

Я на мгновение теряюсь.

– Хармс… – говорю я.

– Хармс? – переспрашивает баба Наташа. – Это кличка, что ли?

– Он имени своего не помнит, – объясняет Вера. – Амнезия.

Я рад, что она рассказала это за меня. Иначе бы я мямлил и нёс не пойми что.

– Ясно, – говорит баба Наташа. – Да вы проходите, проходите. Сейчас чай поставлю.

– Вообще-то мы ели только что, – отвечает Вера. – Разуйся.

Последнее относится ко мне. Забывшись, я чуть не вступаю в комнату в ботинках. Краснею, суетливо стаскиваю.

– Ну, чай не еда, – говорит баба Наташа. – Чай – это повод поболтать.

Она разворачивается и неспешно идёт на кухню, поправляя на плечах лохматую голубую шаль, а мы в комнату. Садимся с Верой на старенький диванчик. Я разглядываю обстановку. Старый наполовину разложенный стол-книжка. Часы с кукушкой. В углу тумба, в которой можно узнать швейную машинку с ножным приводом. Сервант. Книжки в нём. Вазочка с греческим узором. Интересно, откуда я знаю, что он греческий? На полках серванта и машинке всё устелено голубыми салфеточками, вязанными крючком. И это я тоже откуда-то знаю, хотя сам вряд ли когда-то брал в руки крючок.

– Ладно, ты сиди, – говорит Вера. – Я пойду бабе Наташе помогу.

Я сижу. Вера встаёт. Немного подумав, я тоже встаю. Подхожу к серванту. Беру книжку. «Русские сатирические сказки народов Сибири». Листаю. Натыкаюсь на имя «Чельбунчун». Читаю. «Ну, – говурит, – дружья, ково штану большово промышлять буду акроме курупашочек». Я ничего не понимаю. Но такое впечатление, что я уже слышал этот текст. Я даже знаю, что дальше речь пойдёт про лису. И знаю, кто такой Чельбунчун. По крайней мере, у меня есть такое смутное ощущение. Я возвращаю книгу на место. Всё это меня немного пугает. Может быть, и правда, в моём прошлом есть что-то такое, чего я просто не хочу вспоминать?

Заходит Вера, вносит поднос с чашками, блюдцами и заварочным чайником.

– Ты чего тут торчишь? – спрашивает она.

– Да книжку интересную нашёл, – отвечаю я, и, возвращаясь на диван, добавляю шёпотом: – А я не мог эту бабу Наташу раньше где-то видеть?

– Мне-то почём знать? – говорит Вера и уходит снова. Через минуту они возвращаются вместе с бабой Наташей, которая несёт тарелку с хлебом, маслом, печеньем и сушками. Вера ставит на круглую резную подставочку старый чайник со свистком.

– Вы извините, что так скромно, – говорит баба Наташа, присаживаясь на потёртое кресло сбоку от стола. – Давно в магазин не ходила. Мне-то самой мало что нужно.

– Если хотите, мы сходим, – говорит Вера.

Баба Наташа отмахивается:

– Вот ещё. Если надо будет, сама лучше дойду. Разминаться тоже надо. Ну, что, Вера, у тебя нового? Как живётся?

– Да так, ничего, – отвечает Вера. – Вот, человека на улице только подобрала.

– Это хорошо, – говорит баба Наташа. – Вы чай-то наливайте.

Я дёргаюсь что-то сделать, но Вера уже разливает всем заварку и кипяток. Я беру печенье.

– А как же так получилось-то у тебя, что память потерял? – спрашивает баба Наташа, глядя прямо на меня. Её лицо освещено слева, из окна, и оттого выглядит рельефным, словно скульптура. Я точно её где-то видел раньше. – Избили, что ли?

– Не помню, – говорю я. – Помню, что вроде к психологу пошёл. И что он меня заставил забыть. А может, и не так всё было.