Жёлтая виолончель

– Да ты пей, там решим, – сказал Паша.

– Давайте за науку, – сказала Надя.

– Почему за науку? – не понял Жора.

– Ну, мы тут все учимся, – сказала Надя. – Типа будущие учёные.

Паша выпил, отломил кусочек батона и сказал:

– Я не учёный. То есть, не хочу я такой наукой заниматься, как сейчас.

– Это почему? – спросила Надя.

– Да глупости какие-то. Разогнали частицу, рассыпалась она, а они осколки рассматривают. Зачем?

– А как надо? – спросил я.

– А надо наоборот.

– Как наоборот? – уточнил я.

– Налей ещё. Сейчас соображу.

Я разлил остатки первой бутылки и убрал её под стол.

– За твёрдое тело, – сказал Паша.

– Ага, – кивнула Надя. – Которого в природе не существует.

– Почему не существует? – не понял Жора. – У нас в группе есть мальчик, так у него такое тело твёрдое…

– Фу, – сказал я. – К чему ты это…

– Потому не существует, – сказала Надя, – что они нам, по сути, только кажутся твёрдыми. Тела состоят из молекул, а те из атомов. Между атомами огромные расстояния. А атомы – это просто крошечное ядро и электроны, которые настолько малы по сравнению с окружающей пустотой, что ими можно было бы пренебречь, если бы не их свойства – масса, заряд. Да и сами эти частицы непонятно что, состоят из абстрактных кварков.

– Ну и что? – не понял Жора.

– Ну, я просто объясняю, что тела состоят либо из одной пустоты, либо из чего-то маленького и не совсем материального и большого количества пустоты. Дунь как следует – и всё рассыплется. Ладно, Паша. Ты-то что хотел сказать?

– Не помню, – сказал Паша. – Чего-то у меня кружка пустая.

Я откупорил вторую бутылку, почувствовав, что начал пьянеть. Штопор меня не слушался. Паша подставил мне свою кружку, подождал, пока я налью.

– За пустоту, – сказал он. – Твёрдую и одновременно пустую.

Мы выпили.

– Я вот что хотел сказать, – вспомнил Паша. – Не надо расщеплять атомы и изучать их свойства. Надо создавать материю самим. Вот хотим, чтобы была она такая – сделаем такой. Хотим – будет пустая. Хотим – будет твёрдая. Зачем уже готовую изучать? Надо свою делать.

– И как это? – не понял Жора.

– Ну, не знаю, как, – нахмурился Паша. – Пусть учёные думают. Их вон сколько.

– Ты сам кончил мехмат МГУ, – сказала Надя. – Ну, почти кончил. Тоже учёный, можно считать.

– Математика – наука об идеях, – сказал Паша. – Я чего хочешь могу придумать. А всякие физики пусть решают, как эту идею реальностью сделать.

– А давайте какую-нибудь музычку, что ли, включим, – сказал Жора. – У вас есть что-нибудь?

– На компьютере что-то было, – сказал я. – Сейчас.

– Я пока разолью ещё, не возражаешь? – спросил Паша, взяв в руки бутылку.

– Что-то ты гонишь, – сказала Надя. – Куда торопиться? Сырку вон пожуй.

– А я жевал уже, – сказал Паша.

Я встал возле шкафа, где справа, на откидывающейся полочке, приютился старенький грязный системный блок, а на нём – лупоглазенький четырнадцатидюймовый монитор на лучевой трубке. Включил. Сопровождаемый жалобным скрипом винта, начал грузиться Windows 95.

– Э, – сказал я, услышав звякающий звук. – Вы что же, и пьёте без меня?

– Ну, больно ты долго, – ответил Паша.

– Ладно…

На экране прорисовались иконки. Я ткнул мышкой в WinAmp, загрузил сохранённый плейлист, выбрал случайное воспроизведение. Заиграл первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром.

– Блин, – сказал Паша. – Опять ты эту муть поставил!

– Там только классика, что ли? – уточнила Надя.

– Да нет, – сказал я. – Там всего понемногу намешано.

– А мне нравится, – сказал Жора. – Па-па-па-пам!

Я медленно направился к столу. С минуту все сидели молча, слушая музыку.

– Вовка, а ты почему не наливаешь? – спросил Паша.

– А куда вы так торопитесь? – спросил я, опускаясь на скрипнувшую кровать. – Вот вы всё пьёте, пьёте… Что толку? Сопьётесь, мозги последние разрушите и помрёте в канаве.

– Так, – сказала Надя. – Это что у тебя с настроением?

– Да не хочу пить, – сказал я, разливая всем по половине кружки и замечая, что вторая бутылка закончилась. – Вечно вы меня уговариваете. Давай выпьем, потом давай ещё, потом давай скорей…

– Ну, не пей, – сказал Паша, – если не хочешь.

– Да понятно, что хочу, – ответил я. – Просто смысл какой?

– Ну, не во всём есть смысл, – сказал Паша. – Вот, к примеру, есть слово «индрикотерий». Какой в нём смысл?

– Насколько я помню, – сказала Надя, – индрикотерий – это такой большой древний носорог. Его скелет в палеонтологическом музее стоит.

– Ну, это да, – согласился Паша. – Но это не означает, что в слове есть смысл. Есть индрикотерий и есть слово. А смысла нет.

– Чего? – не поняла Надя.

– Я, кажется, понимаю, что Паша говорит, – сказал я. – Он имеет в виду, что абстрактная идея, порождённая словом, не совпадает с реальным объектом, которое этот объект обозначает.

– А ну, повтори, – сказал Паша. – Теперь я не понял.