Жёсткая ротация

Режиссёры говорят, будто любят Островского, Чехова, даже Горького, но это у них отговорка, чтобы не ставить современных драматургов. И их можно понять. Некоторым нравится Бунин.

Всё по-настоящему стоящее в классической русской литературе давным-давно положено на музыку или экранизировано, а в последнее время вагонами завозится на телевизионную мыловарню. И что характерно, русский балет лучше русской оперы, а это означает, что классическая русская литература хороша без слов. Хотя, как известно, особенно слаба в области сюжета. Русский рассказ — это та же западная новелла, только не занимательная.

Перехожу к литературе зарубежной.

Она пользовалась у нас не в пример большим успехом по вполне понятной причине: её не проходили и не проходят в школе. Но если отвлечься от этого обстоятельства…

Диккенс написал один хороший роман — да и тот хорош только потому, что остался незавершённым. Жорж Санд была женщиной вроде известной тебе кавалерист-девицы. Бальзак, Золя, Мопассан? Ну зачем тебе — при нашем-то телевидении — Мопассан? И зачем читать помянутого тобой Джека Лондона? Лучше «Жизнь животных» Брема — отдельно и «Так говорил Заратустра» — тоже отдельно.

Редкая книга долетит до середины столетия. А уж до другого берега… И названия этих — считанных — книг на слуху. И вполне можно обойтись одними названиями. Дон Кихот! Дон Гуан! Дон-Аминадо! Читал Дон-Аминадо? Нет — и не надо!

Хемингуэй (классик XX века, тоже уже безнадёжно устаревший) говорит, что Гертруда Стайн (а это имя и вовсе — растереть и забыть!) рекомендовала ему покупать картины ровесников. Потом, мол, они прославятся, а ты разбогатеешь. Вот и читать надо ровесников. И тех, кто моложе. В крайнем случае — написанное за последние полвека. Иначе всё равно ничего не поймёшь, а главное, не почувствуешь.

А как же классика? Её надо знать: а) писателям — чтобы было откуда красть; б) критикам — чтобы ловить писателей за руку; в) литературоведам — чтобы изучать; г) лингвистам — чтобы изыскивать примеры устаревшего словоупотребления. Но ты-то человек нормальный, зачем тебе эта морока?

Ещё классику принято читать в детском и отроческом возрасте, пока запрещают. Сам я выучился читать в четыре года, и первой моей книгой стала эротическая поэма Пушкина «Руслан и Людмила». Очень понравилось. Правда, мне её читали и раньше — и к трём годам я уже знал её наизусть. Моя дочь в том же возрасте знала наизусть первый том американского двухтомника Мандельштама, а внучка — полного Олега Григорьева. Так что само понятие «классика» — штука подвижная.

Ещё классику можно перечитывать — но это только если ты читал её ранее. И переиздавать — классика для издателя хороша тем, что не надо спрашивать авторского согласия (впрочем, и здравствующие авторы соглашаются всегда) и платить авторское вознаграждение. Расходится классика недурно — не потому, что хороша сама по себе, а в силу раскрученности брендов. В последние месяцы со свистом улетает «Идиот» Достоевского. Скоро пойдёт с лотков «Мастер и Маргарита» хотя это уже классика советского времени.

Есть ещё понятие «живой классик», но оно несколько сомнительно: при жизни классиками считаются одни, а в исторической ретроспективе — совершенно другие.

И хотя бы поэтому особый смысл имеет читать автора этих строк…

2006

Крах острова Крым

В 2000-м, на рубеже веков и тысячелетий, сенсационно «выстрелил» романом «Укус ангела» подчёркнуто камерный до тех пор Павел Крусанов. Если Виктору Пелевину в романе «Generation „П“» довелось подвести черту под девяностыми — или, вернее, поставить на них жирный крест, — то «Укус ангела» был воспринят чуть ли не всеми как прорыв в будущее: альтернативное будущее, разумеется, и, что ещё важнее, — вариативное (как варьировались от «пропаганды русского фашизма» до «злобного глумления над имперским проектом» и оценки романа). Размышляя над причиной этого успеха, а точнее, меры этого успеха, я тогда же указал на поразительное сразу в нескольких отношениях совпадение: роман, посвящённый восхождению к верховной власти в России некоего неприметного и никому не известного человечка, роман, который каждый волен был трактовать как угодно, причём не без оснований, почерпнутых из самого текста, — вышел как раз в то время, когда чуть ли не вся страна «в надежде славы и добра» приветствовала приход во власть подполковника КГБ Путина, при том что «славой и добром» люди считали вещи совершенно разные, сплошь и рядом противоположные и даже взаимоисключающие. Роман воспринимался амбивалентно, и Путин воспринимался амбивалентно — и две эти амбивалентности совпали, как два туза в прикупе. Путин стал президентом, а его земляк Крусанов — культовым писателем. Важно, однако, подчеркнуть, что роман Крусанова прочитывался как бунтарский. Но если бы только это! Как бунт воспринималось и восхождение «серого подполковника» — ельцинского выдвиженца и назначенца, в рамках операции «Преемник» разыгрывающего роль анти-Ельцина!