Жёсткая ротация

Что на противоположной чаше весов? Полупрезрительный отзыв Пастернака в переписке с шекспироведом Морозовым; хотя в глаза великий поэт переводчика-конкурента как раз нахваливал: я бы, мол, не взялся за «Гамлета», знай я заранее, что и вы… Мелкая месть питерских диоскуров — талантливого Донского и мастеровитого Корнеева, пресмыкавшихся перед Лозинским при жизни и сразу же после его кончины принявшихся заменять его переводы своими. Пастернака они, правда, тоже заменяли, едва его имя после истории с «Доктором Живаго» начало вызывать ужас у редакторов, хотя, впрочем, и не у всех… Сегодняшнее почтительное забвение, когда ни у кого, кроме внучат, не находится для переводчика выше Жуковского доброго слова.

Пастернак — главный и, бесспорно, победительный соперник Лозинского — был на поприще перевода халтурщиком. Гениальным, но халтурщиком. Кормил большую семью, выгоняя (по собственному признанию) до восьмисот строк в день. Переводил как бог на душу положит — порой вдохновенно, порой чудовищно; едва разогнавшись, сразу же включал, сказали бы сегодня, автопилот. Лозинский, напротив, был не только виртуозен, но и концептуален, он неизменно ставил перед собой высокие творческие задачи (формулируя их заранее) и циклопическими усилиями решал их с невероятным блеском. И получалась у него едва ли не всякий раз какая-то ерунда.

Потому что Лозинский был буквалистом. Перевод, внушал он, в тёмных местах подлинника и сам должен быть тёмен, причём желательно темнотой того же оттенка и той же интенсивности. Переводя с английского, слова в котором короче русских, Лозинский вместо того, чтобы, оставив главное, решительно выбросить второстепенное, сознательно пользовался трехбуквенными (не матерными, разумеется) синонимами: писал не «битва», а «бой», не «замок», а «дом», не «судьба», а «рок» — в результате чего речь (сценическая в особенности) начинала звучать вычурно, а главное, непроизносимо. Его перевод того же «Гамлета» цитатоспособен, но цитировать «Гамлета» можно и на языке оригинала, а вот на театре ставят исключительно перевод Пастернака.

Маленький образчик стиля. «Кто там идёт? Горацио?» — спрашивает Гамлет. «А piece of him!» (то есть «часть его»; в том смысле, что идёт только бренное тело, тогда как душа странствует где-то вдали), — каламбурит в ответ учёный гуманист. На русский эту шутку вполне можно перевести репликой «Отчасти!». А что отвечает Горацио у Лозинского? «Кусок его!» Что ж, английское слово piece можно перевести и так, но представьте себе, как эта реплика прозвучала бы со сцены. Художественный перевод бывает буквалистским или вольным. Так принято считать. На самом деле есть и третий тип перевода — «мастерский», который я предпочитаю называть техникой равномерного ухудшения оригинала. Вольный перевод (Пастернака, Гинзбурга, отчасти Маршака, хотя он работал на грани вольного и «мастерского») предназначен читателю. Буквалистский — тешит тщеславие переводчика, но и только. Однако буквалистский перевод плох не только тем, что неудобочитаем; сама его буквалистичность иллюзорна — одни и те же слова тянут за собой на разных языках разные ассоциации; одни и те же синтаксические конструкции естественны для одного языка и ненатуральны в другом; да и вообще перевод всякий раз производится не с языка на язык, а из культуры в культуру. Буквалистский перевод претендует на окончательность и единственность, которых нет и быть не может: оригинал, независимо от его качества, всегда феноменален и сингулярен, а перевод неизменно и вынужденно дополнителен и вариативен. Буквалистский перевод — это заведомо тупиковый путь. А Михаил Лозинский (наряду с начисто забытым Шенгели) был корифеем именно буквалистского перевода.

В сегодняшней издательской практике буквализм отвергнут, хотя и не от хорошей жизни. «Главное, чтобы живенько звучало по-русски!» — думает издатель и даёт соответствующую установку переводчику. В оригинал первый даже не заглядывает, а второй смотрит через строку. Низкая, чтобы не сказать нулевая, квалификация обоих позволяет им найти общий язык. В том числе и со стремительно теряющим навык серьёзного погружения в текст читателем.