Жирандоль

– Я все… того-самого… все понимаю. Но лучше бы вы все-таки подольше пожили. – Айбар схватил ведро и побежал к колодцу: требовалось полить воткнутые в землю луковицы и семена, пусть славные предки Сенцовых лежат под цветущими холмиками и их аруах помогает во всем копошащемуся в грязи потомству.

К воскресенью погода испортилась, сливовые тучи набрякли гроздьями, обещая с минуты на минуту выплеснуть на улицы гремящий урожай. Ветер кашлял, выхаркивая редкие капли, готовился к атаке. Отец Протасий хотел посидеть с гостями в саду, но не задалось, и они устроились в темной горнице под одинокой грушей лампочки.

– Так тебе там и нравится, выходит? – удивлялся в который раз Протасий, выслушивая про житье-бытье в казахской степи.

– У меня дом, семья, на службе уважение, – перечислял Платон, загибая заскорузлые пальцы, – живу, ни на кого не оглядываюсь. Кому такая акробатика не понравится?

– И то верно, а я всю жизнь при церкви, вроде под приглядом Господа, а сам все время озираюсь. Отступников много вокруг, доносчиков. И меж нас тоже попадаются.

– Так оно и допрежь было. Разве Иуда не доносчик?

Отец Протасий быстро приложил палец к губам и зашипел:

– Тс-с-с… Хватит о таком… А ты зачем сюда приехал?

– Да захотелось наведаться в родные места. И вот он, – Платон показал на Айбара, – защищал город в войну, хотел посмотреть, каков Курск-батюшка в мирное времечко.

Айбар опустил глаза: в действительности он никогда не был под Курском, и это легко проверить. Но теперь уже поздно отнекиваться: раз Платон-ага решил врать, надо кивать головой. Хотя… нехорошо это – лгать такому человеку.

– У меня к тебе просьба огромадная, Авдеюшка. – Платон полез за пазуху и достал завернутые в «Правду» рубли. – Возьми на свечки, упомяни в сорокоусте сына нашего Василия, мою матушку Дорофею и рабов Божьих Ивана и Екатерину.

– Упокой, Господи, души усопших раб Твоих и всех православных христиан, и прости им все согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное.

– И… не дозволишь ли причаститься к подлатанию храма? Пусть будет моим покаянием. Я видел, строители у тебя бегают, леса по стенкам висят. Так мне и умирать поспокойнее станет в басурманской степи.

– Почему ж в басурманской? Нам сообщают, что есть в Казахстане и православные церкви, и грамотный клир. Разве уж совсем некуда сходить помолиться?

Платон подавил раздражение: разговор уплывал не в ту сторону.

– Есть, есть. – Он миролюбиво похлопал Протасия по рукаву рясы и невзначай положил руку поверх газетного свертка с деньгами. – У нас теперь не степь, а сад. Ты знаешь, оказывается, все растет. Казахи раньше думали, что ни овощей, ни фруктов не родит их земля, а на самом деле они просто ленились, не знали, как ухаживать. А теперь, когда поселенцы раскопали огороды да насадили зеленки, любо-дорого стало смотреть на сельцо: подворья пышные, яблочки наливные висят – такая вот акробатика.

– И что? Каков урожай у вас? – Глаза священника бродили по лицам гостей и все время норовили вернуться к свертку на столе.

– Да, хороший урожай. И хлеб родит, и пастбищ много. Земля богатейшая, заводы, месторождения.

Айбар слушал и автоматически кивал.

– Так что? Выходить нам завтра на работу? – вернулся к насущному Платон и подвинул к Протасию завернутые в газету рублики.

– Конечно, в храме не хватает рабочих рук, будем рады помощникам. – Протоиерей принял сверток, положил на краешек стола со своей стороны. Ясно, что Платон здесь неспроста, да ведь какая разница? Надо печься о храме, а что у однокашника на уме – на то Бог ему судья.

На следующий день в бригаде каменщиков образовалось пополнение из длинноносого старика и крепкого зеленоглазого азиата. Рабочие косились на Айбара, удивлялись, мол, чего этому басурманину приспичило православный храм чинить, разве мало мечетей, где можно попотеть, вымаливая у Аллаха прощения грехов? Отец Протасий заметил несимпатичный интерес к иноверцу и строго пресек:

– У Бога чужих детей нет. Мы братья и сестры в вере не по разрезу глаз. Хочет человек работать – и пусть. Спасибо надо сказать.