Жирандоль

Пискунов с большим трудом привыкал к новым деньгам, норовил по старинке подкопить, оставить, как он говорил, «на развод», наподобие опытного рыбака, который не трогал мальков, а выбирал из бредня только здоровенную рыбину, чтобы накормленное место не сиротело. Он не мог смириться с двумя деноминациями, произносил губами, но не верил, что настоящий полнокровный миллион превратился в один рублевик. Просто крошечный целковый. Теперь заправилой в коммерции стал Платон, а Иван Никитич больше на подхвате.

В 1926-м, справляя 44-летие, успешный тороватый нэпман снова, в который раз, вернулся к мыслям о женитьбе. Теперь и деньги появились, дом завидный, торговля не хуже, чем в сытые довоенные времена. Отчего бы не жениться? И он посватался к Тоне.

– Вы о чем? Я же замужем! – Она прыснула в ладошку, как школьница.

– Ну так отчего бы не развестись, Антонина Иванна? Теперь же такая акробатика, что все дозволено.

– Ой, нет. Мы с Алексеем Кондратьичем все-таки не станем расставаться. Мы недавно так решил и. У него карьеры все равно не сложилось, сплошные разочарования. А здесь и прибыль, и дом, и родные люди.

– Так причем здесь карьера и дом? Любовь-то есть промеж вас или как? – вскипел Платон. Его уже порядком утомила эта игра в жмурки.

– Ах, разве ж в любви дело? – Она погрустнела. – У нас сын растет. Даст Бог, еще будет ребеночек. – Румянец залил нежные щеки, и несчастный жених догадался, что проброшенная фраза про ребенка – это не просто так.

Он пошел к Фросе, снова начал таскать леденцы ее порядком подросшим пацанам. Вроде бы уже все сладилось, наметилось: и томные взгляды из накрахмаленного ситчика, и пироги с яблочной начинкой. Но тут приехала Ольга, схватила за грудки, утопила в горячих глазах:

– Мой, мой ты, не отдам никому. Я приехала забрать тебя с собой. Насовсем. Хочешь, усыновим мальчишку? Или девчонку? А хочешь – двоих сразу?

Он оторопел. Белозерова всегда отличалась дерзким боевым нравом, а он за годы НЭПа размяк, оплыл жирком, и ей удалось пробить ослабевшую броню. После запретных ласк, когда его стосковавшийся уд пел и плясал, повинуясь вечному древнему зову, вовсе не осталось сил укорять ее или сопротивляться. Так его никто не тешил, а это ведь тоже чего-то стоило. Никуда уезжать они, разумеется, не стали, начали жить вместе как муж и жена в Ямской слободе, в опустевшем домике Дорофеи Саввишны. Ольга не работала, ходила по приютам, выискивая подходящего ребеночка. Ровно полгода. Потом она собралась и сбежала назад, в Москву, без ультиматумов или дипломатических переговоров. Злой Платон послал вслед проклятия и зарекся вспоминать ее огненные глаза, желтую юбку и бесстыдные умения.

Тоня не родила: то ли беременность оказалась обманкой, то ли выкинула на раннем сроке. Теперь Липатьев ходил на работу в лавку, толку от него большого не было, но и выгнать не получалось. Всем заправлял Сенцов, но по привычке хозяином считался Иван Никитич.

Еще один – уже третий! – предсватовской визит к Фросе вполне ожидаемо разочаровал: она жила с престарелым инвалидом, пусть безногим, зато постоянным. Так и надо Платошке, бегал за двумя журавлями по очереди, а свою собственную синицу упустил.

В 1927-м НЭП начали душить, потихоньку выдаивая наетый на приволье жирок. Сначала закрутили гайки налогов, потом потеснили частный капитал из раздухарившихся мануфактур, ликвидировали синдикаты. В страну твердой поступью пожаловала централизованно управляемая экономика. Мудрый Пискунов первым понял, что пора сворачиваться. Платон его послушал. Затихла лавчонка, как в лихие революционные времена. Десять лет – как целая эпоха.

В конце 1928-го грянула фанфарами первая социалистическая пятилетка, партия взяла курс на усиленную индустриализацию и коллективизацию. Всех, кому не по пути, решили задушить поборами. Пискуновская лавка противилась удушению как могла: заперла двери, занавесила окна, отпускала товары с заднего крыльца. Одним словом, перешла на теневые рельсы. И семья купца, и Сенцов, и Тоня с Алексеем в официальных бумагах числились крестьянами ближнего села, но продолжали жить напротив Гостиного двора, носить чистое платье и слушать по вечерам пластинки: достатка хватало на привычный безбедный быт, а специи опасности только делали жизнь интереснее. Платон утратил наконец привычную законопослушность, которая ничего, кроме разочарований, ему не приносила. Сорок шесть – это еще не старость, надо искать себе место, наворачивать личный пятилетний план и показывать, как умеют пахать и строить те, кого рядовые советчане именовали нетрудовым элементом. Липатьев то сходился, то расставался с Тоней, казалось, ему важнее нэповские доходы тестя, чем кротость венчанной жены. По крайней мере, Платону именно так представлялось. Что ж, встретить старость бок о бок с той, кого всю жизнь любил, – тоже неплохой сценарий.