Жирандоль

Арсений Михайлович занимался с ученицей по понедельникам и четвергам, если не случалось важных мероприятий, то есть концертов. Иных препятствий он не признавал: ни болезней, ни сверхурочных собраний, ни досужих посетителей с бутылкой самогонки. Понедельник и четверг Айбар называл днями чистых сорочек. Он наряжался как мог и шел к трехэтажному облупленному дому, чтобы в арке без фонаря встретить свое счастье. Летние вечера пищали комарьем, но влюбленный их не замечал.

На той неделе понедельник выдался дождливым, немощеные тротуары Акмолинска лихо превратились в болота, по которым пришлось скакать резвыми лягушками. Все равно не помогло: промокли оба. В четверг Айбар настроился взять реванш за не выпитый до конца вечер понедельника, прихватил и плащ-палатку, и рабочую спецовку: если польет, то ему есть чем сражаться с небесами. Но в филармонии в тот самый четверг давали концерт, и Агнесса там солировала. Эта большая удача обошла самого горячего поклонника стороной, кажется, она стеснялась его дореволюционного костюма, который жал в плечах и вообще сидел как на ярмарочном Петрушке. Но она сказала, что занятий не будет, точно сказала. Это Айбар виноват: то ли забыл, то ли не расслышал, бегая под дождем. Арсений Михайлович тоже пошел послушать свою ученицу, вот ему удивительно шел старинный костюм, заказанный еще у Лидваля[142] на Большой Морской. Эх, чего только не пережили эти штаны, а сидели все так же – превосходно.

Айбар подошел к арке в положенное время, в девять вечера. Он знал, что Ася чуть-чуть задержится и выйдет минут через десять. Но прошла четверть часа, а гибкая, нарочито размахивавшая руками фигурка все не показывалась. Чудаковатый прохожий остановился, попросил огонька и попробовал завязать беседу. Нет, не проведешь. Много странных людей бродило по улицам после войны: контуженные, изуродованные или просто потерянные. Говорили напевно или отрывисто, иногда интересно, но чаще путано. Нет, сейчас не до них. У него всего-то два денька в неделю на счастье, глупо размениваться. Проползло еще десять томительных минут: Агнесса не показывалась. Айбар прошел во двор, дом закончился в дюжину шагов. Вот и окно Арсения Михайловича, но в нем темно. Внутри сжалась пружина и выстрелила разочарованием: ну и дурак! Она же говорила про концерт, а он забыл! Если поспешить к филармонии, то есть шанс встретиться там. Прощальный взгляд на окна второго этажа зацепился за тусклый огонек, как будто в глубине комнаты горела свечка. Нет, не может быть. Зоркий глаз, привыкший отлавливать в степи волчьи тени, продрался сквозь задвинутые занавески. Точно, в глубине комнаты таилось желтенькое, неположенное. И оно двигалось.

Если бы Айбар не служил в разведроте, он ничего не знал бы о своей спасительной интуиции. А если бы Аллах не наделил его интуицией, то, скорее всего, он не стоял бы сейчас под балкончиком старого профессора музыки в темном дворе, прижавшись спиной к облупившейся стене. Охотничий азарт смешался с забытым за два года мирной жизни инстинктом. Там, наверху, происходило что-то нехорошее, и это требовалось пресечь. В голове зашумело – это давала о себе знать старая контузия. Он непроизвольно затаил дыхание, замер. Перед глазами вместо груды бревен замаячил вражеский окоп, вместо мирного дома – штаб, откуда надо привести языка. Ему только приснилось, что война закончилась. Нет! Вот фашисты пробрались в самое сердце его страны, грызли, подлюки, ее исподтишка!

Первым вылез на балкон щуплый силуэт в кепке. Осмотрелся. Разведчик насторожился: вдруг где-то засела подмога и наблюдала за ходом операции? Но нет, их бы он почуял, во дворе никто не пасся и не сидел в засаде. Кепка перевалил через перила ком связанной в узел желтой скатерти, судя по треску швов – тяжелый. Бронзовая бахрома заколыхалась ниже перил шелковым одеянием воздушной танцовщицы. Или желтой юбкой всадницы, что прикрывала круп лошади и дышала в такт копытам.

Кепка виртуозным гимнастом перебрался через перила, повис на руках и мягко спрыгнул в пыль. Сверху его страховал второй, пока невидимый. Прыгун, едва приземлившись, охнул от нежданной подсечки. Это Айбар, лежа на животе, со всей силы дернул за ноги. Вор упал, не успев вскрикнуть, завозюкался. В миролюбивом свете соседнего окна мелькнула голова:

– Кто-то звал, ась?