Жирандоль

Айбар не сводил глаз с Агнессы, выражение ее лица терялось в сумраке, но ему чудились отвращение, брезгливость и страх. Он поступил очень-очень плохо, но как можно попустить, чтобы профессора обнесли? Это трусливо и стыдно. И кто обнес? Мелкие жулики, тыловые тушканы, с какими по одной земле ходить стыдно.

– Меня будут судить… Но это… того-самого… ничего, не страшно… Уже было… Еще посижу… Кто сейчас… не сидит?

Он понимал, что Агнесса для него отныне потеряна. Целый год о ней мечтал, а одного вечера хватило, чтобы отпустить. Что ж, такое с ним тоже уже случалось. За сорок две минуты, по привычке хладнокровно отсчитанные по сросшимся с запястьем солдатским часам, Айбар успел многое передумать. Он порадовался за неверную Ак-Ерке, погрустил о Нурали, попрощался с Платоном-ага и Тоней-апа. Про Асю заглядывать в будущее не хотелось, не дальше сегодняшнего вечера. Жаль, что не успел объясниться, боялся отказа, а теперь получалось, что вообще не спросил о важном. Он ждал, что, услышав про убийства, она разрыдается или вообще упадет в обморок, но теперь выходило, что есть еще пяток минут. Крепкая, хоть и нежная. Ах да, он запамятовал, что она работала сиделкой и до сих пор отбывала повинность в больничной регистратуре, где со смертью на ты. Жалко, что не получилось поцеловать ее губы, попробовать на вкус. Наверное, незабываемые.

Арсений Михайлович безуспешно тянул узел, не справлялся со скользкой тканью и без толку запутывал нитяные стружки бахромы.

Айбар несколькими ловкими движениями освободил петлю, стянувшую горловину, настрадавшаяся материя застонала и прорвалась сразу в трех местах.

– Ой, простите! – Он отдернул свои неуместно сильные руки.

– D'аccord[157], этой гардине давно пора на переплавку. – Корниевский сам закончил работу, развернул лепестками изуродованную штору, лежавшую на полу потерянной желтой юбкой. Наружу выполз добротный телячий армяк, заработанный годами безропотной службы Советскому Союзу. В него оделся медный кувшин, украшенная ковкой конская сбруя, неизвестно зачем подаренная односельчанами на юбилей, рядом кучка мятых рублей, не так уж и много, на пару недель несытой жизни, из-под бумаг выглядывал отделанный красным деревом несессер царских времен, с которым старый аристократ не расставался ни при каких обстоятельствах. А под всем этим хламом, конечно, она, скрипка Страдивари, в темном, обмотанном для надежности голубой лентой футляре. Арсений Михайлович трясущимися руками открыл чехол и уставился на инструмент. На месте. Родной. Самая дорогая вещь, по-настоящему ценная. Шаромыжки позарились на нездешнюю нарядную обертку, не подозревая об истинной стоимости. Печальный анекдот. Снова заныло сердечко, застучало в висках. Он опустился на пол, обнял свою скрипочку. Время сделало крутой поворот и стремительно понеслось назад. Маленький Сэмми снова сидел в нарядно убранной гостиной на бежевом бухарском ковре и радовался драгоценной покупке, обнимал и гладил равнодушный гриф, перебирал пальцами отзывчивые струны. Через всю жизнь пронес ее, не выпуская из рук, выкрал у огня революции, вымолил у ссылки, сберег от жадной глотки самой страшной войны. И вдруг едва не потерял в мирное благополучное время. Почти потерял. Если бы не этот зеленоглазый простак, без памяти влюбленный в весьма средненькую Шевелеву, Корниевский и сам умер бы этим вечером. В его жизни ничего не осталось, кроме Страдивари, и уже ничего не надо. Хотя нет, надо. Надо принести жертву всеядному богу музыки, отблагодарить за чудесное спасение скрипки.

– А что за инструмент? Я раньше у вас его не видела. – Агнесса осторожно взяла профессора за руку, нащупывая пульс.

– Это… главная память о моей семье… и очень большая ценность. – Его голос прерывался, в глазах блестело что-то, подозрительно напоминавшее слезы.

История про скрипку не заняла много времени:

– Я стар и одинок, беден и невезуч. Скрипка составляет смысл и цель моих конечных дней, суть помыслов. И еще огромную ценность. Но ее в Союзе не продать, по крайней мере, не сейчас. Ее надо сохранить. Если бог даст и времена переменятся, она может принести целое состояние. Peut etre[158].

– Прилягте, Арсень Михалыч, – дипломатично прервала его Ася, – может быть, все-таки вызвать скорую помощь?

– Милицию нужно вызвать, – мрачно парировал Айбар вместо старого скрипача.

– Да-да, милицию, непременно, милицию. Только сначала уберем ее, понадежнее упрячем… я вас умоляю! – Арсений Михайлович засуетился, повернул голову торшера на выпотрошенный сервант.

Айбар присвистнул, Агнесса всплеснула рукам и. Задняя фанерная стенка оказалась пробита насквозь в нескольких местах, опытные бандиты сразу смекнули, что у мебели двойной задник, и решили проверить, что там поспевало к их приходу. Так и наткнулись на скрипку между грубыми тычками ломика или тесака. А вдруг бы повредили? Хозяин покрылся испариной, снова бессильно опустился на пол:

– Нет, вы уж сами, mes enfants[159].

– Кхе-кхе. – Агнесса откашлялась, как перед ответственной речью. – Пожалуй, я останусь сегодня здесь. А то мало ли.