Жирная, грязная и продажная

И — не договорил. Возникла страшная качка, послышался треск раздираемого металла. Царский вагон слетел с колесных тележек и помчался по рельсам, как сани, а под него с грохотом вкатывались колеса, задних вагонов. Салон мигом превратился в невообразимый хаос, летели посуда и осколки разбитых зеркал, орали люди — даже самые смелые, но ничего не понимавшие. Стены вагона сплющились, пол рухнул, салон развернуло в обратном движении поезда, а сорванная крыша со скрежетом ерзала над людьми, угрожая размозжить им головы. Императрица в ужасе схватилась за первое попавшееся, и это были длинные бакенбарды адмирала Посьета, который как раз и являлся министром путей сообщения, ответственным за все, что тут творится.

— Et nos enfants? Где мои дети? — кричала она…

Дети царской семьи уцелели, причем маленькую Ольгу нянька храбро выкинула в окно, героически сиганув следом за дитятей. Лакей, подававший царю сливки, был убит на месте — заодно с собакой, недавно подаренной царю полярником Норденшельдом. В вагонах конвоя и прислуги люди оказались раздавлены всмятку. Выбравшись под насыпь, царь увидел инженера Кованько, управлявшего железной дорогой, которого вышвырнуло из вагона так удачно, что он даже не испачкал перчаток. Барон Сашка Таубе, отвечавший за жизнь царской фамилии, так перетрусил, что бросился бежать в лес. А солдаты, думая, что это злоумышленник, устроивший катастрофу, палили по нему из винтовок.

Только теперь императрица Мария Федоровна заметила, что стоит среди мужчин в беспардонном неглиже, а как было сорвано с нее платье, того она понять не могла.

— Черт бы побрал все ваши железные дороги! — навзрыд рыдала она. — С такими порядками недолго и состариться…

На дрезине к месту катастрофы примчались жандармы Харьковского округа, готовые искать и найти злоумышленников.

— Вы их найдете очень скоро, — сказал царь и, физически сильный человек, он запустил в жандармов перегнившей шпалой. — Все-таки, мать вашу так, хотел бы я знать, кто виноват?

Из Петербурга срочно вызвали знаменитого юриста А. Ф. Кони для производства следствия. Посьет обвинял императора:

— Ваше величество сами указали ехать на повышенной скорости, а более никто в этом не виноват…

Придворный художник Михай Зичи был ошпарен горячей «гурьевской кашей» и теперь в обломках вагонов искал свой альбом с рисунками, а бедная фрейлина Голенищева-Кутузова не могла даже присесть, ибо осколок дерева угодил ей в самое пикантное место, и ей предстояла операция в гинекологическом кресле. Эта катастрофа царского поезда осталась памятна еще и тем, что во время следствия государь вдруг вспомнил:

— На станции Фастово, пока паровозы брали воду, я слышал разговор между путейцами на перроне. Один из них, не знаю его фамилии, горячо доказывал, что два товарных локомотива, идущие со скоростью экспресса, могут расшатать рельсы до критического предела. Этот же путеец, по виду еще молодой, говорил, что, будь он на месте Посьета, он запретил бы превышение скорости, особенно на поворотах…

Инженера-пророка нашли, им оказался Витте, и почти сразу его сделали директором железнодорожного департамента. Появясь в высшем свете Петербурга, Сергей Юльевич не торопился иметь собственное мнение, и Скальковский, хорошо знавший инженера еще по Одессе, теперь вещал на каждом углу:

— Запомните, что Витте очень умен, но бездушен до отвращения. Во всяком случае, это самый умнейший из всех мошенников, какие встречались мне во всех частях нашего грешного света. Я сам мошенник, но таких, как Витте, еще поискать надо!

Для нас важно не злословие Скальковского, а то, что появление С. Ю. Витте было благожелательно отмечено в конторе банка Ротшильдов на парижской улице Рю-Лафит…

Мирза Тагиев, ставший миллионером со своего нефтеносного «огорода», этот бывший амбал, таскавший мешки за шесть копеек в сутки, теперь владел фирмой, занимавшей в Баку четвертое место — по прибыльности. Тагиеву принадлежало не так уж много, всего тридцать десятин нефтеносной земли на Биби-Эйбате и в Балаханах, откуда он перекачивал нефть на свой завод, и в 1885 году он имел прибыль с семи миллионов пудов нефти. С невыразимым акцентом восточного «челаэка» Тагиев рассуждал вполне разумно и даже основательно:

— Мне что Ротшильд, что Нобель — все они сволочи, но, чтобы досадить шведу Нобелю, я соглашусь облизать под хвостом даже у этого жидовского барона…

Бог с ним, с этим Тагиевым, что взять с амбала?