Жить

Анна Макар Жить

…жить совершенно не хотелось. Разлепив глаза, я почувствовал, как спазмом свело желудок. Или это и послужило причиной моего пробуждения. Никогда прежде я не испытывал такой боли. Меня тошнило, одновременно с этим хотелось в туалет. А что еще хуже – болела голова. Я застонал, увидел сквозь узкую щелку между веками девушку в зеленом чепце и тут же заснул. Боль, кажется, отступила…

Я снова проснулся и первым же делом просканировал свой организм внутренним глазом: нужно было знать, к какой боли готовиться. Но не обнаружил ее ни в желудке, ни в голове – нигде. Только тогда я открыл настоящие глаза и увидел сестру. Алина как-то сиротливо сидела на стульчике, почему-то в белом халате и с красными глазами: явно недавно плакала. Я хотел погладить ее по руке, пристроенной на краю моей кровати, но не смог. Подняв голову, которая все еще оставалась тяжелой, я увидел, что моя рука (вся в мелких царапинах) привязана к койке.

– Что это?

Сестра снова заплакала и закрыла руками лицо.

– Зачем ты это сделал? – Ее голос сквозь ладони звучал еле слышно.

Я снова безуспешно дернул привязанной рукой, откинулся на подушку, вздохнул и все вспомнил…

– Нет! Сука! – орал я, в бешенстве расшвыривая по квартире Ее вещи: дизайнерские вазы, рамки с совместными фотографиями, уродские статуэтки слонов, что я терпел только ради Нее.

С особым удовольствием я расфигачил фарфоровый сервиз ее бабушки, который Она берегла для особых случаев.

– Ну вот, дорогая, случай особый – не поспоришь! До этого я еще никогда не заставал чужого мужика в своей постели!

Когда последний фарфоровый осколок коснулся земли, моя улыбка погасла. Легче мне не стало. Наоборот. Этот сервиз нравился мне самому, а главное, мне нравилась Ее бабушка. Если небеса существуют, то баба Люся сейчас посылает мне оттуда проклятья. Хорошо, хоть я с ней точно не увижусь. Мне туда дорога закрыта.

Я присмотрелся к осколкам, взял один в руку и поднес к запястью. Нежно провел большим пальцем по острому краю. Один удар – и вся эта боль пройдет. Нет, наверное, будет еще минуту-другую больно. Но разве это сравниться с тем пожаром, что бушует внутри? Ожоги от него еще долго будут рвать на части мое тело и душу. Я размахнулся, зажмурил глаза…

– Разве это причина? – вытащил меня из воспоминаний голос сестры. – Сколько людей расстаются, а потом живут счастливо!

Я попытался согнуть ноги в коленях, но не смог. Я что парализован?! Или они тоже привязаны? Пошевелил пальцами ног, вроде получилось. Хотелось бы это увидеть, потому что своим ощущениям сейчас я не мог доверять сполна.

– Когда меня отвяжут? – Мой голос почему-то был слабым. Может, я охрип от криков? Говорить было трудно.

– Я не знаю, Вань.

– Мама знает, что я здесь?

Я закашлялся. Алина подскочила и подала мне стакан с трубочкой. С трудом глотнул, вода оказалось чуть подслащенной и ужасно противной.

– Нет, конечно. У нее и так с сердцем плохо. Почему-то ты не думал о ней, когда решил отравиться! – Стакан с громким стуком приземлился на белую тумбочку у моей кровати.

Я обвел глазами палату. Она вообще была полностью белой: полоток с квадратными лампами, стены, постель, моя одежда (спасибо не смирительная рубашка), халат на Алине. Только линолеум мерзко-рыжий. И никаких желтых стен, как я ожидал от психушки. Конечно, я понимал, что нахожусь в психиатрической больнице: всех самоубийц-неудачников везут сюда.

– Прости! – Алина тронула меня за предплечье. Ее глаза снова наполнились слезами. Губы задрожали. – Я не хотела.

– Так! Что это тут? – громко поинтересовался врач, зашедший в палату. – Никаких слез и страданий. Только позитив!

– Конечно-конечно. Я пойду. – Сестра торопливо встала, еще раз погладила меня по руке и вышла, оставив меня на растерзание докторам.