Жить, чтобы рассказывать о жизни

Время позаботилось об остальном. Хайме благодаря другому семейному сговору стал гражданским инженером, единственный в семье, кто воспринял диплом как дворянский титул. Луис Энрике стал бухгалтером, и Густаво получил диплом картографа, и оба продолжали быть все теми же гитаристами и певцами чужих серенад. Йийо нас удивил с самого детства своим литературным призванием, очень определенным, и своим твердым характером, очень ранние признаки которого проявились в пять лет — когда он удивил, пытаясь поджечь шкаф с бельем в надежде увидеть пожарных, которые потушат огонь внутри дома. Позже, когда он и его брат Куки были приглашены старшими учащимися покурить марихуану, Йийо, испуганный, отказался. Куки, наоборот, был всегда любопытным и отчаянным, и вдохнул ее глубоко. Годы спустя, потерпев крушение в трясине наркотиков, рассказал мне, что с того первого прихода он сказал себе: «Дерьмо! Я не хочу в жизни больше делать ничего, кроме этого!» И сорок с лишним следующих лет со страстью, без будущего, он не делал ничего, как только исполнял обещание умереть по своему праву. И в пятьдесят два года умер в своем искусственном раю, его поразил обширный инфаркт.

Нанчи, самый мирный человек в мире. тіродолжил военную карьеру после обязательной военной службы. Усердствовал в разного рода видах современного оружия и участвовал в многочисленных маневрах, но никогда ему не удавалось участвовать в наших многочисленных постоянных войнах. Так, он смирился с профессией пожарного, когда ушел из армии, но там у него также не представилось случая потушить ни одного пожара более чем за пять лет. Однако он никогда не чувствовал себя неудачником, благодаря чувству юмора, которым его освятили в семье как мастера моментальной шутки и которое позволило ему стать счастливым одним лишь фактом, что он живет.

Йийо в самые тяжелые годы нищеты стал писателем и журналистом с чистыми руками, ни разу не закурив и не выпив ни одного глотка за свою жизнь. Его ясное литературное призвание и тайная способность создавать взяли верх над трудностями. Он умер в пятьдесят четыре года, едва успев опубликовать только одну книгу более чем в шестьсот страниц с виртуозным исследованием тайной жизни «Ста лет одиночества», над которой работал в течение многих лет, о чем я не знал.

Рита еще подростком смогла извлечь урок из чужого горького опыта. Когда я вернулся в дом моих родителей после долгого отсутствия, я нашел ее страдающей все от той же пытки всех девушек, любовной, к привлекательному брюнету, серьезному и честному, ее единственной несовместимостью с которым были две с половиной кварты роста. В тот самый вечер я нашел отца в спальне, слушающего новости в гамаке. Я уменьшил громкость, сел на кровать напротив и спросил его на правах старшего, что происходит с Любовями Риты. Он выстрелил в меня ответом, который, без сомнения, был всегда заранее подготовлен:

— Единственное, что происходит, что субъект — мелкий вор. Именно то, что я ожидал.

— Что он украл?

— Вор вора, — сказал он, даже не глядя на меня.

— Ну так что же он украл? — спросил я его без сострадания.

Он продолжил, не глядя на меня.

— Хорошо, — вздохнул он. — Он — нет, но у него есть брат, заключенный в тюрьму за кражу.

— Тогда нет вопроса, — сказал я ему с простой глупостью, — потому что Рита хочет выходить замуж за того, кто не сидит в тюрьме.

Он не возразил. Понятная честность превзошла свои границы с первого ответа, потому что я уже знал также, что слух о заключенном брате не был верен. Не имея больше аргументов, отец попытался уцепиться за миф доброго имени.

— Хорошо, но чтобы поженились немедленно, потому что я не хочу долгих помолвок в этом доме.

Мой ответ был немедленным и лишен сострадания, чего я себе никогда не простил:

— Завтра первым делом с самого утра.

— Ну уж нет! Тоже надо знать меру, — ответил мне напуганный отец, но наконец улыбнувшись. — Этой девочке даже нечего надеть.

Последний раз, когда я видел тетю Па в возрасте девяноста лет, она приехала в Картахену без предупреждения, был отвратительно жаркий день. Она ехала из Риоачи на такси-экспрессо с маленьким школьным чемоданом, в глубоком трауре и в тюрбане из черной тряпицы. Она вошла счастливая, с широкими объятиями и крикнула всем:

— Я приехала прощаться, потому что я собираюсь умирать! Мы ее разместили у себя в доме не только из-за того, что она была, кем была, а потому что знали, до какой степени у нее были свойские отношения со смертью. Она оставалась дома, ожидая своего часа в подсобной комнатке, и умерла там как святая, в возрасте, который мы подсчитали как сто один год.