Жить дальше. Автобиография

Нам было чем заняться, помимо музыки. Я начала обращать внимание на молодых людей. Помню, однажды мы всей школой решали какую-то очень важную контрольную по физике. В порядке эксперимента нас перемешали с параллельными классами и меня посадили за одну парту с незнакомым мальчиком. Он все решил очень быстро, красиво и четко, а я, естественно, подвисла, глядя в задачи (физика не была моим любимым предметом). Он тихонечко подвинул тетрадь в мою сторону и взглядом показал, что я могу все списать у него. Меня этот благородный жест очень впечатлил. Я потом еще неоднократно к нему обращалась за помощью по физике. Потом стала придумывать поводы, уже не связанные со школьными уроками, только чтобы с ним пообщаться. Конечно, ни ему, ни даже себе я не могла признаться, что он мне нравился. Но стремилась быть с ним как можно чаще. Он хорошо учился, занимался штангой и при этом был очень интересным собеседником. Был без ума от Высоцкого и коллекционировал его фотографии. Тогда многие собирали коллекции фото любимых артистов, такая мода была. В киосках «Союзпечати» продавали открытки с фото, люди их покупали и потом обсуждали свои коллекции: «А у тебя есть Купченко? А у меня есть. А Лановой? А Светличная? Давай меняться». Еще можно было зайти в фотоателье и распечатать фотографии там, за небольшую плату. Побывав у этого парня в гостях и изучив подробно его коллекцию, я распечатывала те фото, которых, я точно знала, у него не было, и потом как бы случайно показывала ему. Мол, вот что у меня есть, тебе не нужно, случайно? Он был в восторге, брал у меня эти фотографии, но, по-моему, так и не понял, что я ему симпатизирую. Он с упоением рассказывал мне про своего кумира и заводил на своем магнитофоне его песни, я из вежливости слушала этот рык и делала вид, что мне нравится. Но себе я, девочка с косой и скрипкой, воспитанная на классической музыке, врать не могла. И думала: «Что же с ним не так, с этим парнем, почему ему нравится этот хриплый голос и эта расстроенная гитара?» Меня пугал кричащий и рычащий мужчина, который рвал струны и жилы, выворачиваясь наизнанку. Радио и телевизор предлагали нам совсем другую музыку, спокойную и радостную – Пугачеву, Сенчину, Магомаева, Анну Вески. И я не могла еще прочувствовать всю глубину и искренность текстов Высоцкого. И про диссиденство я тогда еще ничего не знала, да и откуда бы мне было это узнать. Однажды в школе, помню, я задала учительнице совершенно, как мне казалось, невинный вопрос: «А что такое культ личности?» Учительница замялась, растерялась и стала топтаться на месте, не в силах что-то сформулировать. И потом выдавила из себя: «Ну это так назвали потому, что тогда везде было слишком много портретов Сталина. Это сочли чрезмерным, поэтому то время и назвали культом личности». Вот и все объяснение. Хотя, казалось бы, в конце 70-х учителя могли уже рассказывать кое-какую правду об этом времени.

Я долго не могла определиться с будущей профессией, очевидно было только одно – я на сто процентов гуманитарий. Самой большой энергозатраты требовали математика, химия и физика, все эти бензольные кольца, законы Ньютона и тригонометрии выводили меня из себя. За советом по поводу профориентации я могла обратиться только к бабушке. А бабушка, человек деревенский, простой, к тому же выбивающийся из сил, таща нас на себе, ратовала за рабочие профессии. Понятные, четкие, приносящие деньги. Однажды она сказала мне: «Собирайся, поехали», ничего не объяснив, посадила в автобус, и мы оказались в городе Шахты Ростовской области. Бабушка повела меня в какое-то здание, как потом выяснилось, там располагалось ткацкое училище. Белые бараки, из открытых окон шум и гам, всюду бегают девчонки в платочках и синих халатах, кричат, смеются. Бабушка расплылась в улыбке. Она в свое время была ткачихой, и все это, очевидно, напомнило ей годы ее юности. «Пойдем?» – сказала она и повела меня внутрь. Я вошла и тут же оглохла. Станки производили такой грохот, что не слышно было ничего. Барышни перекрикивались между собой, и лица у них были, как на известном революционном плакате Родченко, где Лиля Брик кричит в рупор. Всюду валяются обрывки ниток, кусочки ткани, и в воздухе висит пыль. Меня оглушило и ослепило, стало нечем дышать, и я выбежала из этого здания, заверив бабушку, что ни за какие коврижки не стану тут ни учиться, ни тем более работать.