Жить и помнить

Самаркин и Волобуев никогда не задумывались, хорошие ли они патриоты, любят ли свою землю, свой народ. Они жили на своей земле, среди своего народа и воспринимали это как должное, как само собой разумеющееся. Но сейчас здесь, у могилы советского офицера, они почувствовали себя частицей того огромного, что зовется Советской страной, советским народом. И эта могила стала их святыней, их горем.

Они стояли у могилы, обнажив головы, и чувствовали, что есть в жизни вещи, которые объединяют всех советских людей, что все они связаны между собой, и безотчетно гордились этой связью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1. Где правда?

Как хорошо дома!

Старый, от времени совсем уж потемневший шкаф, круглый стол, за которым но вечерам собиралась вся семья, старая люстра над столом с дрожащими стекляшками, распахнутые окна в сад, где так разрослись акации и жасмин, где по утрам перекликаются птицы, порхают бабочки, а в полуденный зной жужжат черно-багровые угрюмые шмели…

Простое счастье: проснуться утром под родной крышей, увидеть лицо матери, услышать за стеной — как в детстве — шаги отца, собирающегося на работу, и сказать вслух:

— Дома!

Целые дни напролет Ян проводил с матерью. Отец, Ванда, Элеонора на работе, Юзек где-то пропадает, и они вдвоем дома.

Воспоминания, расспросы, рассказы…

Мать возилась по хозяйству, стряпала, убирала, но пройдет десять — пятнадцать минут — и она усядется возле Янека, счастливо улыбнется:

— Рассказывай!

Он рассказывал о странах, где был, об Африке, Италии, Англии… Но больше всего любил вспоминать то довоенное прошлое, что связано со старым домом, садом, городом. Все в прошлом было памятным и значительным. Не война, не походы, не скитания, а тропинка в сад и подорожники на ней, гнездо ласточки под карнизом, бой часов на старой башне.

— Помнишь, когда мы были маленькими, я и Станислав, часто сидели у твоих ног и играли. Считали, сколько у тебя на руках золотых веснушек. И каждую целовали. Кто больше поцелует. — Ян прижался губами к белой мягкой руке матери. — Неужели все это было когда-то?

Ядвига с болью смотрела на сына. Годы не прошли даром: морщины у глаз, седина на висках.

— Тебе тяжело было там?

— Ничего. Все плохое уже позади. — Ян, как в детстве, уселся у ног матери. — Я счастлив. Мне теперь хорошо и спокойно. — Всматриваясь в постаревшее лицо матери, попросил: — Расскажи лучше, как вы здесь жили?

— Что рассказывать? Только сердце надрывать.

Все же рассказывала. Рассказывала, как ушел на войну и пропал без вести Станислав, как гитлеровцы угнали в Германию Юзека и Элеонору, как она плакала и молилась за них всех.

— И за тебя, Янек, молилась! — Прижала платок к глазам.

Янек погладил руку матери:

— Не плачь. Теперь ведь все хорошо.

— Теперь-то хорошо. А если бы не пришли русские, мы бы никогда больше не увиделись. Мы так ждали Красную Армию! Впервые за три года я вышла в город. Как сыновей, целовала советских солдат. Они все шли, шли. С ними вернулся Станислав.

Ян встал, прошелся по комнате. Старый почерневший паркет поскрипывает под ногами. Раньше паркет не скрипел. Или, быть может, он так отяжелел за минувшие годы? Сказал в раздумье:

— Да, их слишком много.

— Кого много?

— Русских солдат, которые пришли в Польшу.

— Это счастье. Они спасли нас.

Ян с улыбкой посмотрел на мать:

— У тебя доброе сердце.

Ядвига проговорила горячо:

— К русским у меня доброе сердце. Если бы ты все знал! Мы так много страдали, так много пережили и научились узнавать врагов и ценить друзей!

Ян не знал, что и думать. Как все переменилось! Даже мать. Разве раньше можно было услышать от нее такие речи?

— Раньше ты говорила иначе.

— Ах, Янек! Но ведь то было до войны. Война показала нам, кто друг и кто враг.

Вернулся с работы Феликс. Увидев жену и сына, улыбнулся:

— Никак не наговоритесь? Сразу видно — любимец приехал.

— Мама настоящей большевичкой стала, — пошутил Ян.

О таких вещах старый горняк не мог говорить шутя. Сказал значительно:

— Теперь все честные поляки такими стали.

— Я понимаю ваши чувства… — начал было Ян, но отец перебил:

— Не в чувствах дело. Своими глазами видели мы, как горели польские села и города, рушились костелы, лилась польская кровь. Ты не знаешь, а ведь на нашей шахте гитлеровцы расстреляли каждого третьего рабочего. Третьего! Понимаешь? Советская Армия спасла нас, спасла Польшу.

Ян Дембовский хорошо знал: такие речи называются пропагандой. Красной пропагандой. Отец по несознательности, по простоте своей повторяет чужие слова. Слова русских. Все же проговорил мягко, чтобы не волновать отца:

— Мне кажется, что ты преувеличиваешь, отец. Уверен, что Англия и Америка помогли бы нам.

Старик побагровел:

— Черта с два! Помогли бы снова надеть ярмо. Нет, с Востока пришло спасение. Это точно, как то, что я — Феликс Дембовский.

Яну не хотелось спорить. Отец волнуется, нервничает мать. Да ну ее к лешему, политику. Заговорил примирительно: