Жить и помнить

Теперь уж скоро! Узнали, что получен приказ Ставки Верховного Главнокомандования Советской Армии о включении их дивизии в состав войск Западного фронта. Радовались: будут сражаться ближе к родной земле!

На фронт!

3. Передовая

— На фронт!

Станислав вздрогнул. Показалось, что над ухом кто-то громко приказал:

— На фронт!

Машина неслась стремительно: стрелка спидометра перебралась за сто. Воеводский шофер Анджей любит быструю езду. Говорит: «Как на фронте!» А сам молодой, не воевал. По все спрашивает: «Как было на войне?»

Скоро Тересполь. Интересно, изменился ли Петр Очерет? Годы-то идут, идут. Где я в первый раз увидел Петра? Там, на Западном фронте, у неведомого дотоле русского поселка Ленино, навсегда вошедшего в новую историю Польши.

Русский солдат Петр Очерет стал его товарищем, другом, братом. Братом не по праву крови, которая течет в жилах, а по праву крови, которая вытекла из жил в совместном бою и, смешавшись, щедро напоила русскую, теперь родную землю.

Станислав снова закрыл глаза. Снова неугомонная память-труженица принялась за свою работу…

В конце августа на рассвете туманного пасмурного дня на станцию Дивово — ту самую, куда он прибыл три месяца назад, — подали железнодорожный состав. Батальоны начали погрузку.

Первого сентября, в день, когда исполнилась четвертая годовщина нападения гитлеровской Германии на Польшу, 1-я Польская дивизия имени Тадеуша Костюшко выехала на фронт. Случайное совпадение. Вряд ли выезд дивизии приурочивали бы к такой черной дате. Но Станиславу и в случайном совпадении почудился тайный смысл, доброе предзнаменование.

Четыре года назад Гитлер решил уничтожить Польшу, стереть с лица земли. Казалось, выполнил свой замысел, родившийся в воспаленном мозгу изувера и человеконенавистника. Разрушил польские города. Разорил польские села. Расстрелял польских мужчин. Угнал в рабство польских женщин и детей. Превратил Варшаву в мертвый город. Провозгласил: «Польши больше нет. Нет такого государства. Нет такого народа!»

Прошло четыре года.

И вот едет на фронт польская дивизия, вставшая живой из огня и пепла, как свидетельство бессмертия тысячелетней Польши!

На фронт!

Десяткам, сотням тысяч знакомый путь: Москва — Можайск — Вязьма… В дороге Станислав узнал, что дивизия будет действовать на смоленском направлении. Обрадовался. Западное направление казалось ему самым важным, направлением главного удара: Варшава — Берлин!

Поезд шел медленно. Навстречу неслись санитарные составы: тревожные кресты, белые халаты в окнах, тоскливый запах карболки.

По сторонам железнодорожной колеи снарядами, бомбами, саперными топорами и лопатами изувеченный лес, рыжие обгоревшие танки, наспех насыпанные могилы с фанерными дощечками, с уже вылинявшими от дождей и солнца надписями. Руины, руины. Можайск, Вязьма…

Война дважды прошла огнем и металлом по этой русской, все испытавшей земле. Но, израненная, кровоточащая, она стала Дембовскому близкой, словно породнилась в своем горе с такой же ограбленной, обожженной, изувеченной польской землей.

Темной ночью дивизия выгрузилась на маленькой разрушенной станции под Вязьмой. Обосновались в сосновом и березовом прифронтовом лесу. Сутки рыли землянки, налаживали фронтовой быт.

В темном, дождевыми тучами набухшем небе гудели невидимые самолеты. На западе, за лесом, всплескивали зарницы, порой слышался далекий утробный, из недр земли рвущийся гул.

Там — передовая!

Две недели, с десятого по двадцать второе сентября, обучались в условиях, максимально приближенных к боевым. Днем и ночью, в дождь и слякоть упорно отрабатывали все элементы наступательного боя пехоты, и особенно наступления за огневым валом артиллерии. Знали: придется идти по пятам у разрывов своих снарядов, не давать гитлеровцам опомниться после артиллерийской подготовки.

В ночь на двадцать третье сентября дивизия двинулась к передовой. Шли по ночам, скрытно, чтобы немецкая разведка не засекла подход польской дивизии.

Осенние ночи, замешанные на тьме и дожде. На небо ни звезды, ни обмылка-месяца. Развезло дорогу. Сразу видно: они не первые усердно месят здесь грязь. Чавкают сапоги, пронзительно пахнут от дождя, а может быть, и от обильного солдатского пота отсыревшие шинели. Порой стукнет котелок об автомат, выругается солдат, споткнувшись о корягу, да раздастся приглушенная команда:

— Не отставать! Шире шаг!

Шли во тьме, к фронту. Впереди враг. Впереди первая встреча с ним. Первый бой. Начинается отмщение.

Все — от командира дивизии до рядового жолнежа — думали: как-то сложится первый бой? Он, естественно, не решит исхода всей войны, не принесет окончательную победу, даже не явится переломом в ходе военных действий. Все же бой будет не обычным. Он как новая страница в истории Польши, как новая ее глава, как памятный камень, перед которым склонят головы все грядущие поколения.

Первый!

* * *