Жить вопреки (СИ)

А ведь полнолуние было в середине минувшей седмицы.

Грозокрыл что-то неопределённо курлыкнул на манер Змеевика и растворился в белёсой мгле бурана, позволяя женщине остаться наедине со своими мыслями.

— Кто здесь? — вдруг послышался смутно знакомый голос.

Женщина замерла, словно кролик перед удавом, напуганная неожиданным появлением кого-то, кого она могла в своём прошлом знать.

Она, вопреки всему, резко обернулась и… сердце её замерло.

Как он похож на своего отца.

— Валка?!

***

Мирослава не подвела — исполнила своё обещание и исцелила рану Сатин, в очередной раз доказав Арану, что его способная только разрушать сила, какой бы она громадной ни была, была ничем по сравнению с мирной, созидающей силой Видящей.

Но приговор её практически сломил Драконьего Владыку — скорее всего, не очнётся.

— Её Разум сейчас находится очень далеко. И без него тело, даже совершенно здоровое, со временем просто перестанет функционировать от истощения, — сказала тогда Мирослава, почему-то стыдливо пряча взгляд.

Словно она была виновата.

Словно она и так не сделала всё возможное и даже сверх того.

Словно она не сотворила недавно истинное чудо.

Аран только кивал, слушая наставления Мирославы о том, как можно было поступить в этой ситуации, с радостью понимая, что тогда, по пути к Видящей, сделал всё правильно, став делиться собственной энергией с Ученицей.

Целительница честно призналась, что только это спасло Сатин.

Его энергия помогла телу начать регенерировать и остановить кровотечение.

И теперь нужно было, не отходя от девушки ни на шаг, периодически, дважды в сутки, делиться с ней энергией, которая и будет поддерживать организм, в то время как Мирослава попытается найти и вернуть Разум Сатин.

О том, что такое возможно, Аран знал.

Чисто теоретически представлял — как такое могло бы происходить, и понимал, что сил у него и на это вполне хватало, но на практике…

До практики было ещё очень и очень далеко.

Если, конечно, эта практика будет вообще, в чём сейчас всё же довольно скептически настроенный Аран очень и очень сомневался — у него не хватало слишком много специфических и очень узконаправленных знаний.

А взять эти знания — неоткуда.

Вот Аран и, под молчаливое одобрение Дагура, перебрался к Берсеркам, нагло перезимовал здесь, всё так же сидя возле Сатин и держа её за руку, и тихо радовался, что хоть таким образом сумел направить свои способности в мирное русло.

Всё бы ничего, но где Аран — там и Алор, а значит и ещё несколько Фурий, в том числе и Тагуш.

А где Тагуш — там и близнецы с Руни.

Да и Аран не хотел отпускать далеко от себя детей — мало ли что могло с ними случиться, не хотелось потерять ещё и их.

Совершенно не хотелось.

Магни перспективу неопределённое количество времени пожить у Берсерков воспринял с каким-то нездоровым энтузиазмом, и теперь, не отпуская от себя ни любопытную и бойкую Мию, ни внимательного, осторожного и серьёзного Руни, хвостиком следовал за Дагуром, в котором нежданно-негаданно открылся педагогический талант.

Да, реакция Дагура на всё это была вполне себе отдельной темой.

Мужчина к событиям той судьбоносной ночи, начиная от вероломного нападения не идентифицированной армады, явно кем-то нанятой, и заканчивая участием в походе энного количества Лохматых Хулиганов со Сморкалой Йоргенсоном во главе, отнёсся агрессивно и принял, как ни странно, сторону Арана.

И видит небо — если бы не поступок Сморкалы, Аран приказал бы камня на камне не оставить на том острове, дотла сжечь всех живых на нём.

Сатин рассказывала про неумелые ухаживания Йоргенсона за ней, и слова эти заставляли Драконьего Владыку бессильно злиться, ведь он просто жадина, и своим делиться совершенно не желал, и про то, как она мозги ему на место вправила, отправив просить руки и сердца у Забияки, тоже поведала.

И это успокоило.

В отличие от того, чем эта милая история закончилась.

Вспоминать про тот ужас, который люди окрестили Битвой за Олух, не было никакого желания, ведь дикий страх от перспективы потерять Ученицу и брата с сестрою в придачу перебивал любые иные чувства.

Даже боль.

Даже ненависть.

Что бы ни заставляло его когда-то относиться к Сморкале неприязненно в прошлом, это там и осталось — ведь не было теперь наглого и самоуверенного, высокомерного и себялюбивого подростка, алчного до славы и внимания.

Был воин.

Не мясник вроде жаждавших крови и славы Охотников, не убийца и не так называемый «герой».

Воин.

Защитник.

И как он это сказал… Спокойно, с достоинством, практически неслышно — по губам прочитать только и получилось, и взгляд — глаза в глаза. Честно, уверенно, без сомнений.

И горячая кровь, хлынувшая из раны на горле идиота-стрелка, такая дурманившая и возвращавшая душевное равновесие.

Заставлявшая успокоиться.

Кровь на клинке, когда-то давно, больше десяти лет назад, им самим выкованном, до сих пор хорошо хранимом и явно часто использовавшемся — по назначению, к сожалению или к счастью.

«Спасибо за жену!»

Сколько всего крылось за столь короткой фразой!