Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы

— Так я и знал! — ответил Иоганнес и, пожалуй, сказал правду… Он не был ни статен, ни высок, господин Лисков, и не носил сюртука сливового цвета с золотыми галунами, подобно крестному отцу — коммерции советнику, но, сколь ни странно, сколь ни поразительно, мальчик представлял его себе именно таким до посещения собора, до того, как он услышал великолепный орган. Иоганнес еще не успел оправиться от ощущения, сходного с внезапным испугом, как господин Лисков вдруг остановился, повернул назад, стуча каблуками, подошел к окну, отвесил дяде низкий поклон и убежал, громко расхохотавшись.

— Ну, разве пристало так вести себя степенному человеку, как-никак сведущему в науках, причисляемому за свое большое мастерство в изготовлении органов к художникам, коим законы страны дозволяют носить шпагу? Невольно подумаешь, что он с раннего утра уже во хмелю или сбежал из дома умалишенных! Но вот увидишь: теперь он непременно явится и починит наше фортепьяно.

Дядя оказался прав. Господин Лисков явился на завтра же, но, вместо того чтобы заняться починкой фортепьяно, потребовал, чтобы маленький Иоганнес что-нибудь ему сыграл. Мальчика посадили на стул, подложив под него несколько фолиантов, господин Лисков встал против него, оперся обеими руками на фортепьяно и не сводил с мальчика неподвижного взора, чем привел его в такое замешательство, что он то и дело спотыкался, разыгрывая по старой нотной тетради менуэты и арии. Господин Лисков все это время хранил полную серьезность, но вдруг Иоганнес соскользнул с сиденья и свалился под фортепьяно, а органный мастер, который сам одним движением и выбил у него из-под ног скамеечку, покатился со смеху. Сконфуженный мальчик выкарабкался наружу, но господин Лисков уже уселся на его место, вытащил из кармана молоток и так безжалостно стал колотить по клавишам, словно хотел разбить бедный инструмент на тысячу кусков.

— Да в уме ли вы, господин Лисков? — воскликнул дядя, а маленький Иоганнес, до крайности возмущенный поведением органного мастера, изо всех сил захлопнул крышку инструмента. Господину Лискову пришлось быстро откинуться назад, чтобы его не ударило по голове. Мальчик крикнул:

— Ах, дорогой дядюшка, это не тот чудесный мастер, что построил прекрасный орган, нет, это какой-то глупый человек, и ведет он себя как невоспитанный мальчишка!

Дядя подивился смелости племянника, но господин Лисков долго и пристально смотрел на него, а потом со словами: «Да, прелюбопытная персона!» — медленно и бережно поднял крышку фортепьяно, достал инструменты и принялся за работу; он закончил ее через несколько часов, так и не вымолвив за все время ни единого слова.

С той поры органный мастер стал выказывать мальчику явное расположение. Он приходил почти ежедневно и вскоре сумел покорить сердце Иоганнеса, раскрыв перед ним неведомый дотоле яркий мир, где живой ум мальчика мог развиваться с большей силой и свободой. Достойно порицания было лишь то, что с годами, по мере того как Иоганнес подрастал, Лисков стал поощрять мальчика к самым неистовым шалостям, жертвой которых чаще всего становился дядя, ибо ограниченный ум и нелепые привычки его давали достаточно пищи для подобных шуток. Несомненно одно, что, когда Крейслер жаловался на грустную заброшенность в детские годы и описывал жестокое душевное смятение его в ту пору, он имел в виду свои нелады с Дядей. Да и мог ли мальчик почитать человека, призванного заменить ему отца, но вызывавшего лишь насмешки всем своим обликом и поведением?

Лисков намеревался целиком завладеть душой мальчика, и это бы ему удалось, если бы не воспротивились тому лучшие стороны благородной натуры Иоганнеса. Всепроникающий ум, глубина чувств, пылкое воображение — таковы были неотъемлемые достоинства органного мастера. Но то, что принято называть юмором, было у него не тем редким, чудесным настроением души, которое порождается знанием жизни и всех ее причинных связей, а также столкновением противоборствующих начал, — нет, у него это была только решительная неприязнь ко всякого рода условностям, в сочетании с редким уменьем преступать рамки этих условностей, что неизбежно и приводило к необычайности как его облика, так и поступков. Вот почему Лисков беспощадно расточал свои едкие насмешки и злорадно, неутомимо, до самых потаенных уголков, преследовал все, что считал пошлой условностью. Это злорадное осмеяние уязвляло нежную душу мальчика и не давало возникнуть более горячей дружбе между ним и отечески, искренне полюбившим его старшим другом. Нельзя, однако, отрицать, что только органный мастер с его причудами мог взлелеять в душе Иоганнеса подлинный юмор, глубоко заложенный в его натуре и так пышно расцветший впоследствии.