Житейские воззрения кота Мурра

Herr Лотарио начал беседовать с мейстером о всякой всячине, мало меня заинтересовавшей, тем более что все свое внимание я устремил на юного Понто, который как истый франт прошелся несколько раз по комнате, напевая песенку, и потом вскочил на подоконник. С фанфаронским видом он начал кланяться поминутно проходившим знакомым, время от времени испуская ворчание, очевидно, с целью привлечь на себя внимание хорошеньких дамочек собачьей породы. Обо мне легкомысленный юноша, по-видимому, даже и не вспомнил. Хотя я, как сказано, нимало не желал вступать с ним в разговор, тем не менее его полное невнимание оскорбило меня.

Совсем иначе и, как показалось мне, гораздо учтивее и благоразумнее был настроен профессор эстетики, Лотарио: осмотревшись кругом, он обратился к мейстеру:

— Да где же ваш превосходнейший monsieur Мурр?

Для честного кота-бурша нет наименования, более оскорбительного, чем это фатальное слово monsieur. Но ведь от господ эстетиков много приходится терпеть в жизни! Так и быть, я простил профессору его невежливость.

Мейстер Абрагам сообщил, что с некоторого времени я веду себя вполне самостоятельно и часто отлучаюсь из дому, в особенности по ночам, после чего бываю утомлен. Я только что лежал на подушке, и мейстер сам не знает, куда я исчез так быстро.

— Я подозреваю, — продолжал профессор, — я подозреваю, мейстер Абрагам, что ваш Мурр… Но не здесь ли он? Не спрятался ли он где-нибудь, чтобы подслушивать? Посмотримте-ка еще хорошенько.

С соблюдением полнейшей тишины я заполз в самую глубь печки. Можете, однако, представить, как я навострил уши: ведь говорили обо мне. Профессор тщательно, но безуспешно освидетельствовал все уголки, к немалому удивлению мейстера, который с громким смехом воскликнул:

— Ну, профессор, право же, вы моему Мурру оказываете слишком большую честь!

— Нет, мейстер, — возразил Лотарио, — у меня окончательно не идет из головы ваш план произвести педагогический эксперимент, сделав из кота поэта и сочинителя. Разве вы забыли о сонете, о рукописи, которую Понто вырвал у Мурра прямо из-под носу. Однако, как бы там ни было, я пользуюсь отсутствием Мурра, чтобы сообщить вам свои печальные догадки и обратить ваше особенное внимание на поведение этого кота. Как ни мало интересуюсь я кошачьим родом, однако от внимания моего не ускользнуло, что некоторые коты, бывшие в прежнее время учтивыми, благовоспитанными, теперь вдруг переменили тон и ведут себя самым возмутительным образом. Вместо прежнего смиренного ласкательства, они являются воплощением гордости и упорства, бросают на всех огненные взгляды и не стесняются выказывать свою дикую натуру, гневно мурлыкая и даже выпуская когти. Не желая быть скромными молодыми людьми, они даже и внешним своим видом не хотят напоминать юношей comme il faut[115]. Нет больше и речи о приглаживании бороды, они не прилизывают свой мех, пренебрегая его лоском. Они не обкусывают когтей, которые слишком отросли. Грязные и грубые, они бегают везде со своими взъерошенными хвостами, возбуждая ужас и отвращение всех благовоспитанных кошек. Но что заслуживает особого порицания, так это их ночные тайные сборища, во время которых они поднимают ужаснейшие вопли, именуя их пением, между тем как в этой разноголосице нельзя разобрать ни такта, ни мелодии, ни гармонии. Сильно опасаюсь я, мейстер, что и ваш Мурр, поддавшись дурному влиянию, принимает участие в этих предосудительных забавах, которые не могут дать ему ничего, кроме побоев. Мне было бы весьма больно, если бы все старания, приложенные вами к его воспитанию, пропали даром. Было бы крайне прискорбно, если бы этот маленький седовласый господин, несмотря на всю свою ученость, унизился до обычных диких проказ заурядных и распутных котов.

Увидев подобное непонимание по отношению ко мне, к моему другу Муцию, ко всем моим возлюбленным братьям, я был так глубоко огорчен, что невольно скорбный возглас вырвался из груди моей:

— Это что такое! — воскликнул профессор. — Значит, верно, что Мурр спрятался где-нибудь здесь в комнате! Понто, ici! Cherche, cherche![116]

Одним взмахом Понто спрыгнул с подоконника и стал обнюхивать всю комнату. Перед заслонкой печи он остановился, заворчал, залаял и начал кидаться на нее.

— Он в печке, не может быть больше никакого сомнения! — говорил мейстер, открывая заслонку.

Как ни в чем не бывало, я продолжал сидеть на своем месте, взирая на мейстера ясным, блистающим взором.

— Смотрите-ка, да он, в самом деле, сидит в печке, — продолжал мейстер. — Ну-с, не угодно ли вам пожаловать сюда? Прошу покорно!

Как ни мало желал я покинуть свою засаду, однако, повинуясь приказанию моего господина, не захотел заставить применить к себе насилие, тем более что в этом случае я оказался бы слабейшим. Медленно выполз я из печки. Но как только упал на меня дневной свет, мейстер и профессор, оба одновременно, воскликнули:

— Мурр! Мурр! В каком ты виде! Что это за штуки!